Юля мечтала о семье с тринадцати лет. Наверно, потому что самой ей чрезвычайно повезло с родителями, Юля верила, что есть где-то единственный, и душа ее изнывала в ожидании встречи с ним.

Вот так, прямо по Пушкину: «Он верил, что душа родная соединиться с ним должна, что, безотрадно изнывая, его вседневно ждет она».

В начальной школе ей нравился добрый веснушчатый Сережа, в летнем лагере ей было приятно играть в теннис с Ромкой, но сильное чувство пришло в тринадцать лет – нет, не пришло – налетело, раздавило, чуть не уничтожило. Юле совсем не хотелось свиданий с кумиром, который был ее одноклассником и ввиду особой какой-то взрослости, красивого лица и наглого вида нравился многим девочкам. Она не искала взаимности. Хотелось мечтать и плакать. Еще хотелось выброситься из окошка или отравиться витаминами. Она стала грубить предмету воздыханий, чего с ней никогда раньше не случалось. Перестала думать об учебе и съехала по всем предметам, к ужасу родителей.

Потом ураган прошел, и романтичная Юля вдруг поняла, что всё в жизни проходит. Даже любовь до гроба.

И вот тогда-то ей захотелось семьи – не урагана, не принца, а обретения родной души. Чтобы всё было, как у ее мамы и папы.

И с тех пор примеряла образ родного человека на всех мало-мальских подходящих для этой роли молодых людей. А поскольку таковых в ее окружении было очень мало, то каждому знакомому мальчику (Борька не в счет) грозила примерка. Не раз и не два ей казалось, что она нашла его. То казалось, что это взрослый подружкин брат, который обещал подождать, пока она вырастет, то думалось, что это сосед по парте. Так добралась Юля до 18 лет. Благодаря настойчивости родителей поступила в институт, и ей впервые понравилось учиться. В школе она была добросовестной трудягой, но не было никакого полета мысли и творчества, а тут вдруг открылись новые горизонты.

К 20 годам она вдруг поняла, что вполне владеет своим сердцем и может вовремя остановить знакомые припадки лихорадки и не уязвляться прекрасными черными (синими, карими) глазами, и не пасовать перед великолепными кудрями, и не замирать от звуков приятного баритона. Простой инстинкт самосохранения, а также самоирония заперли Юлино сердце на ключ. Но когда в институте появился нереально великолепный, восхитительный Максим с пронзительно голубыми глазами, как у доктора Хауса, с мощными бицепсами и грустной философской улыбкой, Юлино сердце дрогнуло. Да и как ему было не дрогнуть, когда половина девчонок на курсе замерла от восторга, включая самых высокомерных красавиц. Мало того что он словно сошел с киноэкрана, так он еще был умный, добрый и скромный – убийственная комбинация.

Юля сразу поняла, что, если даст развиться восторгу, будет жестоко страдать. Она чутьем уловила, что они с Максимом – из разных сказок, из разных наборов конструктора, что никогда в жизни он на нее не взглянет не потому, что она уродина какая-нибудь, а потому, что не сочетаются жгучий перец и арбуз. Это понимание не было взвешиванием шансов, а было глубоким внутренним убеждением: «хоть и прекрасно, но не мое». В школьном возрасте Юле сладко было расковыривать свои раны и посыпать их солью, лелеять свою упоительную тоску, да и не мудрено: это придавало смысл ее бедному событиями существованию. Теперь ей хотелось дождаться своего, настоящего, и Юля решила: пусть сначала полюбят меня, а там посмотрим.

Смотреть долго не пришлось. Как-то раз она помогала знакомой старушке донести до метро сумки, а там бабушку встречал какой-то ее дальний родственник – по ее словам, очень положительный молодой человек.

Старушкин молодой человек действительно оказался положительным. Он не пил, не курил, не ругался, был очень серьезным и ходил в церковь. Было видно, что он рад познакомиться с Юлей. Внешне Виктор представлял собой разительный контраст с великолепным Максимом: худое, немного даже аскетичное лицо с глубоко посаженными глазами, слегка сгорбленная, словно от сознания своих грехов, фигура, очень плохие зубы и странная походка, как у моряка. Он не был привлекательным, но в нем чувствовалась большая внутренняя сила.

Они стали встречаться. Это были первые в Юлиной жизни свидания. Они гуляли в парке и много разговаривали, наблюдая за резвившимимся детьми и плаваюшими в пруду утками, куда роняли желтые листья росшие по берегу ивы и клены.

Виктор много рассказывал о себе. Он рассказывал так, что Юле было ясно: она – первый в его жизни слушатель. У него не было близких друзей, а про девушек можно было и не спрашивать – перед Юлей был дикарь, отшельник.

За плечами у Виктора было немало испытаний. В армии он поседел и потерял много зубов, а после армии немедленно крестился и с тех пор не пропускал ни одной воскресной и праздничной службы. В свои 25 он выглядел старше.

Прошло совсем немного времени с начала их знакомства, а Юля уже не мыслила жизни без этих тихих встреч и долгих откровений. Она не была влюблена, но сознание своей нужности загадочному, никем не понятому одиночке ей было приятно. Ей льстило, что она смогла приручить дикаря, как если бы кто приручил льва или пантеру, а рассказы о выбитых зубах, сломанных ребрах и несломленной воле наполняли жалостью и восторгом.

Юля всё чаще спрашивала себя: «Не он ли?»

И вспоминалось из «Отелло»: «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним».

Но до любви было еще далеко.

Наступал Рождественский пост. Виктор вдруг заявил, что постом неприлично встречаться, а надо молиться и каяться, но по телефону всё же звонил. А Юля загадала: если они не расстанутся и будут встречаться после поста, значит, судьба. Значит, он. Она молилась и просила знаков свыше, не сомневаясь, что загаданное – благочестиво и правильно.

После поста он стал заходить к Юле домой на чай. Юлина мама, увидев его, сразу сказала, как отрезала: «Не жених». Вердикт показался Юле жестоким и несправедливым. Во всяком случае, он совсем не совпадал со знаками свыше: пост прошел, а они встречаются, и дружба их крепнет день ото дня.

Виктор стал чаще заходить к Юле домой. Они сидели в ее комнате, пили чай и разговаривали. Потом Виктор стал присоединяться к семейным чаепитиям, но Юля старалась ограничивать время, проведенное Виктором с ее семьей. Она чувствовала, что он пришелся не ко двору и никогда ее родители не смогут оценить по достоинству его редкую душу. Папа тонко и необидно иронизировал, но у Виктора чувство юмора оказалось атрофированным, и он не улавливал иронии. Юле было досадно за него, но эта серьезная важность ей нравилась. Немного было вокруг ребят с серьезным отношением к жизни. Не искать же опоры в разноцветных мотыльках-пареньках, беспечно порхавших вокруг, менявших девчонок, как перчатки, регулярно проваливающих экзамены, женившихся и разводившихся в промежутках между сессиями.

А Виктор был серьезным. Казалось, в его жизни вообще не было мелочей. За что бы он ни брался, всё делал важно. Он тоже учился в институте, но учился туго и мучительно, хотя сложность придавала учебе азарт. Вообще, как видела Юля, он любил испытания.

О родителях он рассказывал скупо и называл их не иначе, как «они». «Они» жили дружно, были честными старомодными советскими людьми, которые упорно не хотели проникаться спасительными идеями, всецело завладевшими сердцем Виктора. «Они» даже просили иногда о невозможном: помочь на даче в воскресенье, но Виктор сурово отклонял таковые погибельные просьбы, соглашаясь, впрочем, работать в другие дни. Работать он любил и умел, но только если видел в труде спасительный смысл.

Юле очень хотелось познакомиться с «ними». Она догадывалась, что «они» нестрашные и милые. Когда знакомство наконец состоялось, оказалось, что это приветливые, стеснительные люди, которые робеют перед Виктором и очень боятся его прогневать. Юлю они встретили, как солнышко, и не знали, где усадить и чем угостить ее. Они были уверены, что она принесет им и Виктору счастье, и садились к ней поближе, чтобы погреться в ее лучах.

Юля поглядывала на Виктора и ждала объяснений. Она не могла понять, как можно было жить в противостоянии с такими очаровательными людьми, как можно было заподозрить их в неуважении к Истине. Истину они любили, но познавали ее медленно, не спеша выбрасывать на свалку прежние идеалы и потихоньку двигаясь к цели.

Особенно им нравилось, что отношения Виктора и его избранницы зиждутся на «правильной платформе», что они строят свою жизнь, руководствуясь ориентирами свыше, а не как-нибудь с бухты-барахты. Разговорами о «платформе» начинались и заканчивались все их последуюшие встречи с Юлей.

А Виктор любил сложности, любил борьбу и находил возможность занять непримиримую позицию даже там, где были с ним согласны.

Особенно он увлекался темой будущего и Апокалипсисом. Он часами рассуждал о страшном пришествии Христовом и не сомневался, что оно грядет скоро и что он, Виктор, бесстрашно примет на себя удар и отразит полки врага и всяческие козни лукавого. Юле было отведено место помощницы бесстрашного воина. Нередко после усиленного чтения о последних временах Виктора мучали головные боли. Но эта тема была самая интересная и почти единственная в их разговорах: художественной литературы Виктор не читал, и, страстная читательница, Юля не могла ни обсудить с ним прочитанную повесть, ни поговорить о своих гуманитарных студенческих делах, так как Виктор был «технарь».

Несмотря на некоторую наивность и натянутость представляемых картин будушего, Юле нравилась роль помощницы, а сердце трепетало, как у Наташи Ростовой: «Время идет, а я ПРОПАДАЮ». Наташа сказала эти слова в 16 лет, а Юле было все 20, и с нетерпением сердца трудно было совладать. Оно, сердце, премудро закрывало глаза на недостатки любимого (да-да, любимого, она давно убедилась, что любит Виктора) и утешалось его неисчислимыми достоинствами. Главным достоинством была, безусловно, его горячая искренняя вера. Им было по пути.

Дело уже шло к свадьбе, а Юлина мама не могла привыкнуть к будущему зятю. Юлин папа был человеком деликатным и очень Юле доверял. Если выбрала – значит, достоин. И вопрос этот был закрыт.

Такую же позицию занял и Юлин духовник. Выяснив, что жених – человек положительный и горячо верующий, батюшка без колебаний благословил намечающийся брак и назначил день венчания. Виктора он никогда не видел, но Юле доверял.

Подали заявление в ЗАГС и поехали на дачу к Юле. Там шло строительство и нужны были руки, золотые и не очень, так как работы была пропасть. Виктору нравилось быть полезным, и, работая с будущим тестем плечо к плечу, а потом вместе обедая, они впервые за всё время знакомства по-настоящему разговорились. Юле даже досадно бывало, что за интересным разговором он забывал ее, а когда она повторяла просьбу сходить с ней в соседнюю деревню за молоком, только отмахивался.

Она шла за молоком одна и горько думала о том, что совсем не осознает себя невестой, не летает на крыльях и не утопает ни в цветах, ни в комплиментах. Но, если разобраться, так, наверно, и должно быть у серьезных людей, посвятивших себя Богу. Скорей бы уж обвенчаться, чтобы ушли горькие мысли и сомнения.

Виктор нагнал ее уже на пути назад, и вовремя: уже темнело, и ей совсем не хотелось встретить деревенских хулиганов.

На следующий день они пошли на речку. Когда шли узкой тропинкой, навстречу выбежал большой пес, хозяева которого остались позади. Юлино сердце упало. Она с детства боялась собак, а тут просто собака Баскервилей какая-то приближается большими прыжками. Юля оглянулась на Виктора, но его нигде не было. Собака поскакала дальше, не обратив на Юлю внимания, а Виктор словно из-под земли вырос. Он не прятался – трусом он не был. Он просто хотел убедиться, что Юля надеется на Господа.

Напрасно Юля обижалась и пыталась объяснить Виктору, что он бросил ее в беде. Он нисколько не жалел о случившемся и был рад, что Юля не трусиха. Долго сердиться Юля не могла, тем более что поехали покупать свадебное платье.

Вернулись с дачи родители, и Юля сразу поняла, что что-то случилось. Мама казалась растерянной, а папа, очевидно, решился на серьезный разговор. Оба выглядели бесконечно утомленными. Сели в комнате, чтобы обсудить дела, как обычно. Папа начал: «Дочка!» – и голос его сорвался. С изумлением выслушала Юля просьбу родителей отложить свадьбу на полгода. Нет, они не против Виктора. Они давно поняли, что он очень положительный молодой человек. Но всё же хорошо бы проверить чувства и сыграть свадьбу не сомневаясь.

Близко пообщавшись с будущим зятем, они не увидели в нем любви к их дочери, а поняли, что она будет только заменой его планам уйти в монастырь. В монастырь его не благословили, и лучше уж жениться, чем прозябать одному, – и не монах, и не семейный. Болтаться – грех. Планы на жизнь у Виктора были серьезными, но возникал вопрос: при чем тут Юля?

«Не могу смотреть, как он поливает кислотой всё живое, зеленое, что есть в тебе!» – сказал папа. Сказал и чуть не заплакал. Юля понимала, что он и на колени бы встал перед ней, ни перед чем бы не остановился, чтобы уберечь дитя. Юля смотрела на отца и словно впервые увидела его после долгой разлуки. Как он постарел, поседел и скорбно, умоляюще смотрит на любимую дочь. А дочь почти год не думала о нем. Что он понимал о подвиге христианского брака, ее далекий от Церкви, некрещеный отец? Она была заражена азартом Виктора, хотелось принести себя в жертву и стать святой. И вдруг она поняла, что до сих пор они с Виктором приносили в жертву своим фантазиям родителей, а вовсе не себя.

«Если бы вы не собирались венчаться, я бы сказал: ладно, иди, попробуй, поймешь – вернешься. Но ведь это на всю жизнь! Я тебя знаю: не пойдешь против совести».

Юля смотрела на отца, и вдруг весь предыдущий год показался ей сном. Вот кто ее любит, вот кто забыл ради нее о сне, о приличиях, о приглашенных на свадьбу гостях и передумал столько тяжелых мыслей, что постарел за неделю на несколько лет.

«Я доверял тебе и ни о чем не беспокоился и вдруг понял, что ты – как лунатик ходишь по крышам во сне: и разбудить тебя нельзя – сорвешься, и оставить так тебя тоже нельзя».

И родители повторили просьбу: не отменять свадьбу, а отложить на полгода.

Для разрешения сомнений Юля пошла в церковь. Ее духовник был в отпуске, и она пошла на исповедь к «заместителю» – священнику, которому исповедовалась в отсутствии своего батюшки. Она сразу сказала, что помимо исповеди ей нужен совет, беседа. Священник решил разделить исповедь и беседу и велел ждать его после службы. Народ расходился, и Юля почти решила дать стрекача, мысленно прокрутив предстоящий диалог в голове. «Я ему скажу: так и так, а он мне: сяк и сяк. И разговаривать, вроде, не о чем».

Юля уже повернулась, чтобы уйти, как ее окликнул батюшка. Они сели на скамейку, и он приготовился слушать. Никогда Юля не говорила в храме громко, а тут батюшка унимал ее: «Потише! Что вы так кричите?» Но потише Юля не могла: слишком наболело у нее на душе, и она продолжала пугать громким голосом проходящих мимо старушек.

Батюшка долго и внимательно слушал Юлю. Особенно ему понравилось, как окрестил Юлин папа намечающийся брак: «Союз меча и орала». Подумав, батюшка сделал вступление о некоторых исключительных случаях, когда благословением родителей, встающих на пути у христианского брака, можно пренебречь, и вдруг, перебивая сам себя, воскликнул: «А вообще ваш папа прав! Ваши родители – очень мудрые люди!»

Словно камень свалился у Юли с души. А батюшка рассказал о себе, как он учился в аспирантуре, пел в хоре, совмещая это еще и с обязанностями звонаря, и провожал будущую матушку домой, а сам шел на другой конец города пешком, потому что транспорт уже не ходил. «Любовь дает крылья! Воздерживаться в пост нужно не от общения друг с другом, а от греха». И добавил: «Я без матушки пирожного не хочу съесть, в магазин скучно пойти без матушки».

Когда Юля вошла в дом, родители кинулись к ней. Прежде, чем они успели спросить об исходе беседы, она с порога объявила им о том, что они – мудрые люди, и про пирожное не забыла.

Духовник очень удивился, что свадьба не состоялась, но когда Юля эмоционально рассказала, что «мама плакала, словно в гроб меня кладет», батюшка задумчиво проговорил: «Ну что ж, мамочке видней, мамино сердце чувствует».

Через два года Юля вышла замуж по родительскому благословению и стала супругой регента. За месяц до рождения первенца у ее отца случился инсульт, и его еле спасли. «Виктор не прошел мне даром», – сказал отец. Больше он его не вспоминал.

Елена Белова

15 ноября 2013 года

pravoslavie.ru

14 ноября 2013 года Краснодарской региональной просветительской организацией общество «Знание» был проведён семинар «Гражданскому обществу гражданское образование».

По приглашению настоятеля Михайло-Архангельского храма протоиерея Сергия Рыбкина 6 ноября 2013 года преподаватели ОПК и ОРКСЭ Тимашевского района приняли участие в работе педагогических мастерских духовно-просветительского объединения «Архангельский Собор» хутора Трудобеликовского Красноармейского района.

10 ноября в храме Вознесения Господня ст. Стародеревянковской состоялась очередная встреча членов молодежного православного клуба.

В храме Вознесения Господня станицы была совершена Божественная Литургия, а затем прихожане храма и паломники из других мест собрались на Кринице - источнике святой великомученицы Параскевы.

11 ноября в ст. Стародеревянковской совершилось освящение детского сада № 9. По приглашению директора МБДОУ ДСОВ № 9 Федчун Татьяны Александровны к детям и сотрудникам детского учреждения пришел настоятель храма Вознесения Господня станицы Стародеревянковской протоиерей Вадим Аржаненко.

13 ноября 2013 года в Патриаршей резиденции в Даниловом монастыре в Москве состоялась встреча Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла с губернатором Челябинской области М.В. Юревичем.

12 ноября 2013 г. в городском Доме культуры станицы Уманской под председательством правящего архиерея Ейской епархии состоялось общеепархиальное совещание по обсуждению проектов документов, разработанных в 2012-2013 гг. Межсоборным присутствием Русской Православной Церкви.

8 ноября 2013 г. в городском Доме Культуры г. Ейска накануне Дня Полиции состоялся праздничный концерт.

Если кто-то из вас бывал на хиротонии, тот знает, как благодать наполняет храм в минуты рукоположения... Радость переполняет сердца молящихся, даже если не знаешь лично посвящаемого в священный чин. С какой торжественностью и радостью поются в алтаре тропари «Святые мученицы», «Слава Тебе, Христе Боже», «Исаия, ликуй». Словно на Голгофу восходит посвящаемый в священство, но и его переполняет радость – как переполняла некоторых мучеников, идущих на собственную казнь. Господь словно носит на руках посвященного, благодать изобилует, как бы давая новопоставленному авансом вкусить то, ради чего потом придется трудиться с потом и кровью...

Неописуемо таинство Священства. Страшно и трепетно носить его бремя, зная собственное недостоинство. Страшно читать о нем. Протопресвитер Александр Шмеман говорит дерзновенные слова: руки священника во время Евхаристии – это руки Самого Христа. Святитель Иоанн Златоуст избегал священства; святитель Николай Мирликийский, святитель Амвросий Медиоланский, святитель Епифаний Кипрский и многие другие были поставлены на свещник церковный вопреки собственной воле, через особенное чудо Божие.

Сколько людей святой жизни так тщательно избегало священства, что даже некоторые из них доходили до членовредительства! Преподобного Аммония люди пожелали иметь епископом в одном городе. Горожане пришли к епископу Тимофею и просили его рукоположить Аммония. Тимофей был не против. Тогда люди пошли за Аммонием. Однако преподобный побежал от них. Горожане бежали быстрее, и, видя, что его догоняют, Аммоний остановился и стал со слезами отказываться. Но народ особо не слушал его. Тогда святой поклялся им, что не примет сана и не оставит пустыню. Когда и это не подействовало, он при всех достал ножницы и отрезал себе левое ухо со словами: «Теперь вы должны понять, что мне нельзя принять сана, к которому вы меня принуждаете» (по церковным канонам, нельзя рукоположить увечного человека). После этого люди пошли к епископу и всё ему рассказали. На что тот ответил: «Закон этот пусть соблюдают иудеи, а если ко мне приведете хоть и безносого, но достойного по жизни, я рукоположу его». Граждане пошли опять упрашивать Аммония. Когда святой стал отказываться, они хотели было вести его насильно. Но он поклялся отрезать себе и язык, если станут принуждать его. После этого его оставили в покое.

Старец Паисий Святогорец, человек, без сомнения, святой жизни, также избегал посвящения. Однажды, зайдя в алтарь во время проскомидии, он увидел, как священник приготовлял святой агнец, и заметил, что агнец трепетал в руках иерея. После этого старец не дерзал подходить к священнодействующему иерею во время литургии. Как-то игумен пожелал сделать старца священником, но старец отказывался. «У меня есть препятствие, – говорил он. – Во время войны я был радистом и сообщал нашим самолетам, где находится враг. Поэтому я виновен в убийстве людей, а потому не могу быть священником». «Но тогда, – возразил игумен, – и у повара есть препятствие, потому что он кормил солдат, которые убивали людей». «Не знаю, – отвечал старец, – есть ли препятствие у повара, знаю только, что не буду священником».
Многие люди, принявшие по смирению и послушанию священный сан, потом всё-таки старались проводить жизнь вне обязанностей этого сана.

Есть в Патерике такая история. Авва Матой отправился с братом по нужде из Раифы. В Гевале епископ удержал их и посвятил в пресвитеров. Оба они достигли конца жизни, ни разу не приступив к жертвеннику для совершения Евхаристии. Преподобный Матой по этому поводу говорил: «Верую в Бога, что я не подвергнусь великому осуждению за то, что по рукоположении не совершил литургии, ибо рукоположение должны принимать люди беспорочные». Так же поступал и преподобный Филимон, о котором упоминает Добротолюбие. Крайне редко соглашался он священнодействовать по своему великому смирению.

Тяжело бремя священства, и особенно настоятельства, потому что с тех пор, как на человека одета епитрахиль, он уже не может думать только о своем спасении. А кроме печали о спасении своем и духовных детей прибавляются еще заботы века сего. Как отремонтировать храм? Где взять деньги на зарплату рабочим и служащим? Сатана искусно ставит священника в такие ситуации, чтобы он реализовался не как молитвенник, а как строитель или подрядчик, не как духовник, а как предприниматель и фермер!.. Удивительно, но это болезнь не только нашего времени. Так было почти всегда. Стоит только почитать письма святителя Игнатия (Брянчанинова) к графу Шереметеву. В то время завершались ремонтные работы в Сергиевой пустыни под Петербургом, где тогда настоятельствовал святой Игнатий. Святитель назанимал много денег, чтобы расплатиться с рабочими, использовал также и все собственные сбережения. Поэтому в смиренном, почти униженном тоне святитель просит о помощи графа. Невозможно равнодушно читать это письмо, как и письмо, в котором он так же благодарит графа за содействие...

Но и служение священника и настоятеля – что по сравнению со служением епископа, которому предстоит ежедневное умирание за всю Церковь? Зная о невозможности совмещать сугубый подвиг личного спасения (в Великой схиме) и обязанности управления Церковью, святые отцы законоположили, что епископ не может быть схимником. Жизнь схимника и жизнь епископа совершенно разные. И если епископ пожелал принять схиму – значит, он пожелал и сложить с себя обязанности епископа.

«Если кто епископства желает, доброго дела желает» (1 Тим. 3: 1), – говорит апостол Павел. Однако на практике мы видим, что мало кто желает этого самого епископства. Мало кто – из людей святых. Преподобный Сергий Радонежский категорически отказал святителю Алексию Московскому быть преемником после него. Отказал, и после кончины святителя Алексия началась смута «межсвятительства». Все помнят историю «самосвятства» Митяя, скорби и обстояния святых Киприана и Дионисия. А ведь стоило преподобному Сергию согласиться на предложение святителя Алексия – и не было бы всего этого. Но преподобный почел пользу для души более важным делом, чем сомнительную пользу епископства. Преподобный Феодор Сикеот все-таки в подобном случае уступил просьбам, но пробыл в сане епископа всего пару лет – и удалился в безмолвие. На покой удалялись и святитель Игнатий (Брянчанинов), святитель Феофан Затворник и многие другие святые.

Епископство и личное спасение порой вступают в такой конфликт, что некоторые святители сбегали с кафедры, как из горящего дома. Святой Иоанн (память 3 декабря по ст.ст.) был епископом Колонийским (в Армении) около 10 лет. По необходимости епископской должности он вынужден был вникать в политические вопросы. И, как сказано в житии, «видя суету и мятеж мира», решил оставить епископию. Как-то после литургии он отпустил клириков, тайно от всех отправился на берег и отплыл в Иерусалим. Бог указал ему место спасения в Лавре преподобного Саввы Освященного. Иоанн пришел в Лавру простым послушником. В то время настоятелем Лавры был сам богоносный Савва, под его началом подвизалось около 140 братьев. Савва был уже прославленным отцом, имел дар прозорливости, но, что примечательно, Господь утаил от него сан Иоанна.

Несколько лет преподобный Иоанн подвизался в Лавре на разных послушаниях. Он служил рабочим, носил им еду на плечах, потом трудился в странноприимном доме, потом Савва поставил его экономом обители. Видя, что Иоанн – совершенный монах и что Бог благословляет его в делах, Савва задумал посвятить его в пресвитера. Он взял Иоанна, отправился с ним к Иерусалимскому патриарху Илии и просил рукоположить Иоанна. Патриарх был не против, но тут «послушник» отозвал патриарха в сторону со словами: «Пречестный отче, я хотел бы открыть тебе одну тайну. Разреши мне наедине переговорить с тобой, и если признаешь меня достойным священного сана, то отказываться не буду».

Когда патриарх отошел с ним в сторону, преподобный Иоанн пал к ногам патриарха, заклиная никому не открывать его тайну. Когда патриарх пообещал это, Иоанн сказал: «Отче! я был епископом Колонийским. По множеству грехов я оставил епископию, бежал и осудил себя на служение братиям».

Патриарх ужаснулся от этих слов, призвал преподобного Савву и сказал ему, что Иоанн никак не может быть священником. После этого патриарх отпустил их обоих.

Всю дорогу назад Савву терзали сомнения. Он удалился от Лавры на приличное расстояние, нашел какую-то пещеру и всю ночь молился в ней со слезами.

«За что, Господи, – говорил он, – презрел Ты меня, утаив от меня жизнь Иоанна? Обманулся я, считая его достойным сана священника! Открой мне о нем хоть теперь! Неужели сосуд, который считал я избранным, святым и достойным, – перед Твоим величием и непотребен, и недостоин?»

Бог ответил на его молитву. Савве явился Ангел и сказал: «Иоанн – не непотребный, а избранный сосуд, но он – епископ и не может быть поставлен в пресвитера».

Так сказал Ангел и стал невидим. А преподобный Савва радостно поспешил к Иоанну в келью, обнял его и сказал: «Отче Иоанн! Ты утаил предо мною, какой в тебе дар Божий, но Бог открыл мне его». «Очень жаль, – отвечал Иоанн. – Я желал, чтобы никто не знал моей тайны, и теперь мне придется уйти». Савва поклялся Иоанну, что никто не узнает о нем. Так преподобный Иоанн и прожил до самой смерти, занимаясь делами монаха, а не епископа.

Память еще одного святителя, бросившего епископию, Церковь празднует 29 февраля (по ст.ст.). Его также звали Иоанном, он был архиепископом (!) в Дамаске. Недолго пробыв на кафедре, святой тайно удалился в Александрию, переименовал себя Варсонофием и пришел на Нитрийскую гору. Там он исполнял всевозможные послушания в чине простого монаха.

Один из монахов, человек скудного ума, сильно досаждал преподобному. Он то обзывал его, то обливал помоями. Наконец он просверлил дырку в стенке его кельи и стал совершать «малую нужду» на постель преподобного архиепископа. Постель стала вонять, монахи сообразили, в чем дело, и донесли игумену. Когда виновного хотели наказать, преподобный пал в ноги игумену и с плачем говорил, что сам виноват во всем. «Я сам, – говорил святой, – раздражаю брата и возбуж­даю его гнев; прости ему Господа ради».

И так избавил брата от наказания. Со временем преподобный был узнан и бежал и отсюда, на этот раз в Египет...

Неописуемо таинство Священства... Страшно и трепетно носить его бремя, зная собственное недостоинство.

Священник – это ослик, на котором Христос въезжает в Иерусалим. Все кланяются, постилают ковры и одежды, машут пальмовыми ветвями, и ослик думает: «Вот в каком я почете». И не знает, дурачок, что это не его приветствуют, а Христа Спасителя. Так и священник иной раз покупается на то, что ему целуют руку и называют «отец», видит даже иногда благой результат своей молитвы и начинает забывать, что это Его благословляющую десницу целуют и что Он чудеса совершает...

Священник – это офицер на передовой, который первый встает из окопа с пистолетом и поднимает за собой роту на неприятеля. Дело священника походит на дело учителя – он должен вдохновить паству на подвиг духовной борьбы. Но чтобы вдохновлять и зажигать, нужно иметь в самом себе огонь (см.: Лк. 12: 49), нужно самому этот огонь возделывать и хранить.
Желающий священства вступает на стезю противоречий. С одной стороны, желание священства – первый признак гордости и того, что человека рукополагать нельзя. Но с другой стороны, «если кто епископства желает, доброго дела желает». Ведь и человек, поступающий в семинарию, тоже желает священства. Наверное, греховная склонность здесь заключается в том, когда желаешь быть священником во что бы то ни стало, не смотря на волю Божию, как окаянный Митяй во времена Сергия Радонежского отчаянно желал митрополичьей кафедры – и потонул в море. Если это желание – спокойное, отдающееся на волю Божию, – в нем не будет греха. Если оно – от любви к храму, богослужению и Богу, то это – «доброе дело».

Всё сказанное имеет отношение не только к священству, но и к любому послушанию в Церкви. Можно отчаянно стремиться в хор, на место регента, пономаря, преподавателя воскресной школы, даже свечницы. Завидовать тем, кто исполняет это послушание, и мечтать о себе, что исполнял бы порученное намного лучше.

Поэтому все, братья и сестры, будем учиться божественному смирению у наших святых отцов. У Иоанна Молчальника – епископа Колонийского. У Иоанна-Варсонофия – архиепископа Дамасского. У Афанасия Афонского – который, будучи образованнейшим богословом своего времени, отдал себя в послушание старцу и притворялся неграмотным для смирения. У Иоанна Дамаскина – величайшего песнописца и богослова Православной Церкви, которого старец в наказание за преслушание, за то, что он составил надгробные песнопения, заставил чистить отхожие места по всему монастырю, – и сладкоглаголивый Иоанн исполнял с радостью эту епитимью...

Будем учиться смирению – и смиряться: перед сотрудниками и друзьями, перед начальниками и подчиненными, и конечно же, перед родными. Мужья – перед женами, жены – перед мужьями. Не сочтем для себя унижением попросить прощения и у своих детей, если мы не правы. И тогда каждый из нас будет истинным священником (см.: 1 Пет. 2: 9), заколающим свою волю и приносящим Богу истинную жертву сокрушенного и смиренного сердца. Аминь.

Священник Сергий Бегиян

11 ноября 2013 года

pravoslavie.ru