Юля мечтала о семье с тринадцати лет. Наверно, потому что самой ей чрезвычайно повезло с родителями, Юля верила, что есть где-то единственный, и душа ее изнывала в ожидании встречи с ним.
Вот так, прямо по Пушкину: «Он верил, что душа родная соединиться с ним должна, что, безотрадно изнывая, его вседневно ждет она».
В начальной школе ей нравился добрый веснушчатый Сережа, в летнем лагере ей было приятно играть в теннис с Ромкой, но сильное чувство пришло в тринадцать лет – нет, не пришло – налетело, раздавило, чуть не уничтожило. Юле совсем не хотелось свиданий с кумиром, который был ее одноклассником и ввиду особой какой-то взрослости, красивого лица и наглого вида нравился многим девочкам. Она не искала взаимности. Хотелось мечтать и плакать. Еще хотелось выброситься из окошка или отравиться витаминами. Она стала грубить предмету воздыханий, чего с ней никогда раньше не случалось. Перестала думать об учебе и съехала по всем предметам, к ужасу родителей.
Потом ураган прошел, и романтичная Юля вдруг поняла, что всё в жизни проходит. Даже любовь до гроба.
И вот тогда-то ей захотелось семьи – не урагана, не принца, а обретения родной души. Чтобы всё было, как у ее мамы и папы.
И с тех пор примеряла образ родного человека на всех мало-мальских подходящих для этой роли молодых людей. А поскольку таковых в ее окружении было очень мало, то каждому знакомому мальчику (Борька не в счет) грозила примерка. Не раз и не два ей казалось, что она нашла его. То казалось, что это взрослый подружкин брат, который обещал подождать, пока она вырастет, то думалось, что это сосед по парте. Так добралась Юля до 18 лет. Благодаря настойчивости родителей поступила в институт, и ей впервые понравилось учиться. В школе она была добросовестной трудягой, но не было никакого полета мысли и творчества, а тут вдруг открылись новые горизонты.
К 20 годам она вдруг поняла, что вполне владеет своим сердцем и может вовремя остановить знакомые припадки лихорадки и не уязвляться прекрасными черными (синими, карими) глазами, и не пасовать перед великолепными кудрями, и не замирать от звуков приятного баритона. Простой инстинкт самосохранения, а также самоирония заперли Юлино сердце на ключ. Но когда в институте появился нереально великолепный, восхитительный Максим с пронзительно голубыми глазами, как у доктора Хауса, с мощными бицепсами и грустной философской улыбкой, Юлино сердце дрогнуло. Да и как ему было не дрогнуть, когда половина девчонок на курсе замерла от восторга, включая самых высокомерных красавиц. Мало того что он словно сошел с киноэкрана, так он еще был умный, добрый и скромный – убийственная комбинация.
Юля сразу поняла, что, если даст развиться восторгу, будет жестоко страдать. Она чутьем уловила, что они с Максимом – из разных сказок, из разных наборов конструктора, что никогда в жизни он на нее не взглянет не потому, что она уродина какая-нибудь, а потому, что не сочетаются жгучий перец и арбуз. Это понимание не было взвешиванием шансов, а было глубоким внутренним убеждением: «хоть и прекрасно, но не мое». В школьном возрасте Юле сладко было расковыривать свои раны и посыпать их солью, лелеять свою упоительную тоску, да и не мудрено: это придавало смысл ее бедному событиями существованию. Теперь ей хотелось дождаться своего, настоящего, и Юля решила: пусть сначала полюбят меня, а там посмотрим.
Смотреть долго не пришлось. Как-то раз она помогала знакомой старушке донести до метро сумки, а там бабушку встречал какой-то ее дальний родственник – по ее словам, очень положительный молодой человек.
Старушкин молодой человек действительно оказался положительным. Он не пил, не курил, не ругался, был очень серьезным и ходил в церковь. Было видно, что он рад познакомиться с Юлей. Внешне Виктор представлял собой разительный контраст с великолепным Максимом: худое, немного даже аскетичное лицо с глубоко посаженными глазами, слегка сгорбленная, словно от сознания своих грехов, фигура, очень плохие зубы и странная походка, как у моряка. Он не был привлекательным, но в нем чувствовалась большая внутренняя сила.
Они стали встречаться. Это были первые в Юлиной жизни свидания. Они гуляли в парке и много разговаривали, наблюдая за резвившимимся детьми и плаваюшими в пруду утками, куда роняли желтые листья росшие по берегу ивы и клены.
Виктор много рассказывал о себе. Он рассказывал так, что Юле было ясно: она – первый в его жизни слушатель. У него не было близких друзей, а про девушек можно было и не спрашивать – перед Юлей был дикарь, отшельник.
За плечами у Виктора было немало испытаний. В армии он поседел и потерял много зубов, а после армии немедленно крестился и с тех пор не пропускал ни одной воскресной и праздничной службы. В свои 25 он выглядел старше.
Прошло совсем немного времени с начала их знакомства, а Юля уже не мыслила жизни без этих тихих встреч и долгих откровений. Она не была влюблена, но сознание своей нужности загадочному, никем не понятому одиночке ей было приятно. Ей льстило, что она смогла приручить дикаря, как если бы кто приручил льва или пантеру, а рассказы о выбитых зубах, сломанных ребрах и несломленной воле наполняли жалостью и восторгом.
Юля всё чаще спрашивала себя: «Не он ли?»
И вспоминалось из «Отелло»: «Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним».
Но до любви было еще далеко.
Наступал Рождественский пост. Виктор вдруг заявил, что постом неприлично встречаться, а надо молиться и каяться, но по телефону всё же звонил. А Юля загадала: если они не расстанутся и будут встречаться после поста, значит, судьба. Значит, он. Она молилась и просила знаков свыше, не сомневаясь, что загаданное – благочестиво и правильно.
После поста он стал заходить к Юле домой на чай. Юлина мама, увидев его, сразу сказала, как отрезала: «Не жених». Вердикт показался Юле жестоким и несправедливым. Во всяком случае, он совсем не совпадал со знаками свыше: пост прошел, а они встречаются, и дружба их крепнет день ото дня.
Виктор стал чаще заходить к Юле домой. Они сидели в ее комнате, пили чай и разговаривали. Потом Виктор стал присоединяться к семейным чаепитиям, но Юля старалась ограничивать время, проведенное Виктором с ее семьей. Она чувствовала, что он пришелся не ко двору и никогда ее родители не смогут оценить по достоинству его редкую душу. Папа тонко и необидно иронизировал, но у Виктора чувство юмора оказалось атрофированным, и он не улавливал иронии. Юле было досадно за него, но эта серьезная важность ей нравилась. Немного было вокруг ребят с серьезным отношением к жизни. Не искать же опоры в разноцветных мотыльках-пареньках, беспечно порхавших вокруг, менявших девчонок, как перчатки, регулярно проваливающих экзамены, женившихся и разводившихся в промежутках между сессиями.
А Виктор был серьезным. Казалось, в его жизни вообще не было мелочей. За что бы он ни брался, всё делал важно. Он тоже учился в институте, но учился туго и мучительно, хотя сложность придавала учебе азарт. Вообще, как видела Юля, он любил испытания.
О родителях он рассказывал скупо и называл их не иначе, как «они». «Они» жили дружно, были честными старомодными советскими людьми, которые упорно не хотели проникаться спасительными идеями, всецело завладевшими сердцем Виктора. «Они» даже просили иногда о невозможном: помочь на даче в воскресенье, но Виктор сурово отклонял таковые погибельные просьбы, соглашаясь, впрочем, работать в другие дни. Работать он любил и умел, но только если видел в труде спасительный смысл.
Юле очень хотелось познакомиться с «ними». Она догадывалась, что «они» нестрашные и милые. Когда знакомство наконец состоялось, оказалось, что это приветливые, стеснительные люди, которые робеют перед Виктором и очень боятся его прогневать. Юлю они встретили, как солнышко, и не знали, где усадить и чем угостить ее. Они были уверены, что она принесет им и Виктору счастье, и садились к ней поближе, чтобы погреться в ее лучах.
Юля поглядывала на Виктора и ждала объяснений. Она не могла понять, как можно было жить в противостоянии с такими очаровательными людьми, как можно было заподозрить их в неуважении к Истине. Истину они любили, но познавали ее медленно, не спеша выбрасывать на свалку прежние идеалы и потихоньку двигаясь к цели.
Особенно им нравилось, что отношения Виктора и его избранницы зиждутся на «правильной платформе», что они строят свою жизнь, руководствуясь ориентирами свыше, а не как-нибудь с бухты-барахты. Разговорами о «платформе» начинались и заканчивались все их последуюшие встречи с Юлей.
А Виктор любил сложности, любил борьбу и находил возможность занять непримиримую позицию даже там, где были с ним согласны.
Особенно он увлекался темой будущего и Апокалипсисом. Он часами рассуждал о страшном пришествии Христовом и не сомневался, что оно грядет скоро и что он, Виктор, бесстрашно примет на себя удар и отразит полки врага и всяческие козни лукавого. Юле было отведено место помощницы бесстрашного воина. Нередко после усиленного чтения о последних временах Виктора мучали головные боли. Но эта тема была самая интересная и почти единственная в их разговорах: художественной литературы Виктор не читал, и, страстная читательница, Юля не могла ни обсудить с ним прочитанную повесть, ни поговорить о своих гуманитарных студенческих делах, так как Виктор был «технарь».
Несмотря на некоторую наивность и натянутость представляемых картин будушего, Юле нравилась роль помощницы, а сердце трепетало, как у Наташи Ростовой: «Время идет, а я ПРОПАДАЮ». Наташа сказала эти слова в 16 лет, а Юле было все 20, и с нетерпением сердца трудно было совладать. Оно, сердце, премудро закрывало глаза на недостатки любимого (да-да, любимого, она давно убедилась, что любит Виктора) и утешалось его неисчислимыми достоинствами. Главным достоинством была, безусловно, его горячая искренняя вера. Им было по пути.
Дело уже шло к свадьбе, а Юлина мама не могла привыкнуть к будущему зятю. Юлин папа был человеком деликатным и очень Юле доверял. Если выбрала – значит, достоин. И вопрос этот был закрыт.
Такую же позицию занял и Юлин духовник. Выяснив, что жених – человек положительный и горячо верующий, батюшка без колебаний благословил намечающийся брак и назначил день венчания. Виктора он никогда не видел, но Юле доверял.
Подали заявление в ЗАГС и поехали на дачу к Юле. Там шло строительство и нужны были руки, золотые и не очень, так как работы была пропасть. Виктору нравилось быть полезным, и, работая с будущим тестем плечо к плечу, а потом вместе обедая, они впервые за всё время знакомства по-настоящему разговорились. Юле даже досадно бывало, что за интересным разговором он забывал ее, а когда она повторяла просьбу сходить с ней в соседнюю деревню за молоком, только отмахивался.
Она шла за молоком одна и горько думала о том, что совсем не осознает себя невестой, не летает на крыльях и не утопает ни в цветах, ни в комплиментах. Но, если разобраться, так, наверно, и должно быть у серьезных людей, посвятивших себя Богу. Скорей бы уж обвенчаться, чтобы ушли горькие мысли и сомнения.
Виктор нагнал ее уже на пути назад, и вовремя: уже темнело, и ей совсем не хотелось встретить деревенских хулиганов.
На следующий день они пошли на речку. Когда шли узкой тропинкой, навстречу выбежал большой пес, хозяева которого остались позади. Юлино сердце упало. Она с детства боялась собак, а тут просто собака Баскервилей какая-то приближается большими прыжками. Юля оглянулась на Виктора, но его нигде не было. Собака поскакала дальше, не обратив на Юлю внимания, а Виктор словно из-под земли вырос. Он не прятался – трусом он не был. Он просто хотел убедиться, что Юля надеется на Господа.
Напрасно Юля обижалась и пыталась объяснить Виктору, что он бросил ее в беде. Он нисколько не жалел о случившемся и был рад, что Юля не трусиха. Долго сердиться Юля не могла, тем более что поехали покупать свадебное платье.
Вернулись с дачи родители, и Юля сразу поняла, что что-то случилось. Мама казалась растерянной, а папа, очевидно, решился на серьезный разговор. Оба выглядели бесконечно утомленными. Сели в комнате, чтобы обсудить дела, как обычно. Папа начал: «Дочка!» – и голос его сорвался. С изумлением выслушала Юля просьбу родителей отложить свадьбу на полгода. Нет, они не против Виктора. Они давно поняли, что он очень положительный молодой человек. Но всё же хорошо бы проверить чувства и сыграть свадьбу не сомневаясь.
Близко пообщавшись с будущим зятем, они не увидели в нем любви к их дочери, а поняли, что она будет только заменой его планам уйти в монастырь. В монастырь его не благословили, и лучше уж жениться, чем прозябать одному, – и не монах, и не семейный. Болтаться – грех. Планы на жизнь у Виктора были серьезными, но возникал вопрос: при чем тут Юля?
«Не могу смотреть, как он поливает кислотой всё живое, зеленое, что есть в тебе!» – сказал папа. Сказал и чуть не заплакал. Юля понимала, что он и на колени бы встал перед ней, ни перед чем бы не остановился, чтобы уберечь дитя. Юля смотрела на отца и словно впервые увидела его после долгой разлуки. Как он постарел, поседел и скорбно, умоляюще смотрит на любимую дочь. А дочь почти год не думала о нем. Что он понимал о подвиге христианского брака, ее далекий от Церкви, некрещеный отец? Она была заражена азартом Виктора, хотелось принести себя в жертву и стать святой. И вдруг она поняла, что до сих пор они с Виктором приносили в жертву своим фантазиям родителей, а вовсе не себя.
«Если бы вы не собирались венчаться, я бы сказал: ладно, иди, попробуй, поймешь – вернешься. Но ведь это на всю жизнь! Я тебя знаю: не пойдешь против совести».
Юля смотрела на отца, и вдруг весь предыдущий год показался ей сном. Вот кто ее любит, вот кто забыл ради нее о сне, о приличиях, о приглашенных на свадьбу гостях и передумал столько тяжелых мыслей, что постарел за неделю на несколько лет.
«Я доверял тебе и ни о чем не беспокоился и вдруг понял, что ты – как лунатик ходишь по крышам во сне: и разбудить тебя нельзя – сорвешься, и оставить так тебя тоже нельзя».
И родители повторили просьбу: не отменять свадьбу, а отложить на полгода.
Для разрешения сомнений Юля пошла в церковь. Ее духовник был в отпуске, и она пошла на исповедь к «заместителю» – священнику, которому исповедовалась в отсутствии своего батюшки. Она сразу сказала, что помимо исповеди ей нужен совет, беседа. Священник решил разделить исповедь и беседу и велел ждать его после службы. Народ расходился, и Юля почти решила дать стрекача, мысленно прокрутив предстоящий диалог в голове. «Я ему скажу: так и так, а он мне: сяк и сяк. И разговаривать, вроде, не о чем».
Юля уже повернулась, чтобы уйти, как ее окликнул батюшка. Они сели на скамейку, и он приготовился слушать. Никогда Юля не говорила в храме громко, а тут батюшка унимал ее: «Потише! Что вы так кричите?» Но потише Юля не могла: слишком наболело у нее на душе, и она продолжала пугать громким голосом проходящих мимо старушек.
Батюшка долго и внимательно слушал Юлю. Особенно ему понравилось, как окрестил Юлин папа намечающийся брак: «Союз меча и орала». Подумав, батюшка сделал вступление о некоторых исключительных случаях, когда благословением родителей, встающих на пути у христианского брака, можно пренебречь, и вдруг, перебивая сам себя, воскликнул: «А вообще ваш папа прав! Ваши родители – очень мудрые люди!»
Словно камень свалился у Юли с души. А батюшка рассказал о себе, как он учился в аспирантуре, пел в хоре, совмещая это еще и с обязанностями звонаря, и провожал будущую матушку домой, а сам шел на другой конец города пешком, потому что транспорт уже не ходил. «Любовь дает крылья! Воздерживаться в пост нужно не от общения друг с другом, а от греха». И добавил: «Я без матушки пирожного не хочу съесть, в магазин скучно пойти без матушки».
Когда Юля вошла в дом, родители кинулись к ней. Прежде, чем они успели спросить об исходе беседы, она с порога объявила им о том, что они – мудрые люди, и про пирожное не забыла.
Духовник очень удивился, что свадьба не состоялась, но когда Юля эмоционально рассказала, что «мама плакала, словно в гроб меня кладет», батюшка задумчиво проговорил: «Ну что ж, мамочке видней, мамино сердце чувствует».
Через два года Юля вышла замуж по родительскому благословению и стала супругой регента. За месяц до рождения первенца у ее отца случился инсульт, и его еле спасли. «Виктор не прошел мне даром», – сказал отец. Больше он его не вспоминал.
Елена Белова
15 ноября 2013 года
pravoslavie.ru
