9 августа, в день памяти великомученика и целителя Пантелеимона, многие пришли в храм, носящий его имя, дабы просить святого о помощи, причаститься самим, причастить детей.

10 августа 2013 г. епископ Ейский и Тимашевский Герман возглавил Всенощное бдение в нижнем приделе Свято-Покровского храма ст. Брюховецкой.

У храма владыку встречали Самохин Валентин Анатольевич, атаман РКО Сурмач Игорь Николавич и заместитель главы района Наталья Васильевна Малышкина.

Очень по-разному можно жить. Можно – жизнью полной, насыщенной, яркой, богатой событиями и делами, причем такими, за которые не приходится стыдиться. Можно, наоборот, такой, о множестве эпизодов которой и вспоминать не хочется, хочется забыть и похоронить, словно и не было их. Кто-то скажет о себе или о ком-то: это вообще не жизнь, а существование. Кто-то вообще то ли живет, то ли спит...

Причем далеко не всегда человек действительно в состоянии оценить, как именно он живет и живет ли. Не каждый находит такое самоисследование нужным, не каждому охота им заниматься, принуждать себя к нему, тревожить, мучить себя.
Но всё то, что относится к «жизни вообще», относится точно так же и к жизни христианской, жизни духовной. И мы точно так же рискуем не жить, а существовать, прозябать, спать, если... Если не решимся-таки – и тревожить, и мучить, и понуждать.

«Чувствую какое-то расслабление, не могу собраться, прийти в нормальное состояние... У меня ни на что нет сил... Не могу противостоять искушениям, не могу бороться с ними... Ничего не чувствую, душа словно мертвая... Точно в прострации нахожусь: что делать, куда двигаться?..» Так или примерно так характеризуют свое состояние многие христиане, и не верить им трудно – как не поверишь, если сам многократно переживал то же? И будешь еще переживать...

Но точно ли состояния эти так тупиковы, так безысходны, что вывести, а точнее – вынести из них может лишь благодать Божия – как выносят из одного помещения в другое крошечного, беспомощного щенка или котенка, за шкирку, а он только удивляется и пищит при этом?

Всё доброе от благодати, и без Господа мы не можем ничего. Но равно ли это утверждение другому: не можем вообще ничего? Или же все-таки есть какие-то средства, способные менять – ситуацию, состояние, в том числе и духовное?

Есть законы, установленные Господом, есть опытное знание этих законов, которое стало нашим достоянием или же может быть почерпнуто у кого-то опытней и мудрей нас, и есть действия, основанные на этом знании.

При трении повышается температура; опыт свидетельствует: сделав нехитрое приспособление, крутя палочку между ладонями, можно при определенном упорстве развести костер. Остается лишь проявить упорство...

Есть ли у нас опытное знание, подобное этому знанию, как оживать в вере, как будить уснувшую душу, как заставлять чувствовать умершее, кажется, сердце? Есть ли к кому обратиться с вопросом, если опыта нет?

Есть, конечно... Все святые отцы, томами творений которых уставлены наши книжные полки, так или иначе об этом говорят. И авва Дорофей, и Лествичник, и преподобные Исаак и Ефрем Сирины, и святители Игнатий и Феофан... Есть священник, к которому приходим раз за разом на исповедь – потому, скорее всего, что не однажды уже в чем-то просили его совета и совет получали. И, безусловно, есть наш собственный опыт – может быть, не аскетический, не подвижнический, а просто христианский. И он способен дать нам подсказку, напомнить, что выводило нас из этого состояния духовного усыпления прежде, что может помочь сейчас, что скорее всего способно заставить нас встрепенуться.

Возможно, конечно, что у каждого это что-то свое или, точнее, как-то по-своему. Но всё же мы очень все похожи – христиане, да просто люди. И средства для оживления души, лекарства духовные потребны нам тоже очень схожие.

Поделюсь тем, что скорее всего заставляет лично меня восстать от «сна лености, ходатайствующего душе моей муку».

Это мысль, которая порой, подобно острому, нет – раскаленному – ножу, пронзает мое сердце, в ней я всегда вижу посещение и милость Божию:

«Я умру. Рано или поздно, прямо сейчас, через несколько дней или через много-много лет – неважно, всё равно это будет очень скоро, вдруг. И что тогда?..»

Словно идешь, идешь – по инерции, по привычке, не очень задумываясь даже куда, и вдруг останавливаешься как вкопанный: «Где я, куда попал?»

Как сразу всё переоценивается, переосмысляется, встает на свои (именно что на свои) места! Сразу становится понятно, что важно, а что нет, что решительно необходимо и от чего нужно незамедлительно отказаться, отбросить от себя прочь. Появляется удивительная ясность, четкость, контрастность видения жизни в целом и отдельных, но существенных ее деталей. Точно кто-то в тебе настройки поменял. Кто-то...

Правда, это – и милость Божия, и посещение, и дар.

Но дар нельзя запрограммировать, получить в назначенное время, он всегда неожидан, нечаян – по самой природе своей. И можно ли потому рассчитывать, надеяться на него, на то, что его посредством удастся что-то изменить в себе или даже – себя? Вряд ли...

Так что же тогда?

А тогда... Тогда нужно вспомнить о дарах, бывших прежде; с благодарностью и вниманием отнестись к ним. Вспомнить, как выводил нас Господь из смертной сени нечувствия и расслабления, и устремиться тем же путем. Да, безусловно: когда мысль, тронувшая наше сердце, послана Богом, она имеет совершенно иную, благодатную силу воздействия на нас. Но есть один «секрет», точнее – особенность устроения человеческого ума и души, о которой мы забываем или даже вовсе не знаем. Когда человек сознательно погружается в размышление о чем-либо важном, сосредотачивается на нем, то постепенно начинает это важное совершенно иначе видеть, ощущать. Наш ум, как говорят святые отцы, напоминает птицу, без конца перепархивающую с ветки на ветку, но если «привязать» его к чему-то, то он постепенно смирится, обретет возможность мыслить и зреть глубоко, а затем и сердцу передаст это чувствуемое и зримое. И Господь не замедлит помочь в этом угодном Ему труде, и то, что совершалось когда-то лишь туне, по благодати, совершится уже по нашему собственному произволению – душа оживет...

Конечно, не только мысль о смерти способна так воздействовать на наше сердце. У каждого наверняка есть в этом смысле свой опыт, свои наблюдения. В нашей власти этот опыт использовать, «оживляющими средствами» занимать свой ум, будить от сна свое сердце. Опять же – тревожить, мучить себя. Работать над собой. Или не делать этого. Но самое главное – знать, что нет состояний, в которых мы и вправду были бы совершенно не властны над собой, из которых не могли бы выйти. Даже если речь идет о состоянии крайнего душевного расслабления.

9 августа для Свято-Воскресенского прихода п. Советский особо памятен. В этот день, в 1918 году были расстреляны священники Свято-Богоявленского храма ст. Калининской (Поповической) и захоронены на окраине х. Казачий, где теперь находится п. Советский.

9 августа 2013 года, в день памяти святого великомученика и целителя Пантелеимона, епископ Герман совершил Божественную Литургию в Свято-Никольском кафедральном соборе г. Ейска.

Известный священник, протоиерей, — о Америке, похожей сегодня на СССР накануне распада, о нашей диаспоре, о Павликах Морозовых, о том, чем опасны однополые браки и почему Штаты перестали быть страной мечты.

— Отец Андрей, мы слышали, что вы побывали в США и были поражены многим увиденным там. По сути, для вас развеялись многие мифы, присутствующие у украинцев в отношении этой страны...

— Я впервые побывал в Штатах. Маршрут моих путешествий случайно совпал с «местами славы» Аль Капоне. В Чикаго он начал свою деятельность, а закончил в Сан-Франциско, в тюрьме Алькатрас. Мое путешествие тоже началось в Чикаго, а завершилось в Сан-Франциско. Правда, не в тюрьме, слава Богу, а в Форт-Россе, бывшем русском поселении, воспетом в опере «Юнона и Авось». Я ехал в США с неким страхом и трепетом. Сегодня мир очень американизирован и голливудизирован, ходит в джинсах и жует жвачку. Потому, чтобы понять этот мир, нужно понять и саму Америку. Могучая христианская империя, эдакий новый Рим, который прошел период республиканской свободы и вошел в стадию имперского загнивания. Владеющий всем и потихоньку умирающий. Еще хватает легионов на границах, но уже не хватает ума в головах. Основной вывод — Америка перестала быть страной-магнитом. Она уже не притягивает людей серьезного масштаба. Раньше она тянула к себе все самое сильное, интересное, свободное, умное. Да, может, молодежь еще и рвется туда по каким-то своим маргинальным мотивам, но это не то. Америка все больше становится похожа на СССР позднейших времен.

— То есть США — накануне распада, как когда-то Союз?

— Я не могу делать таких выводов. США все еще продолжают быть великой страной. Инерции ее величия еще хватит на какое-то время. Тормозной путь паровоза длиннее, чем велосипеда. Но сроков здесь нет. Все может рухнуть очень быстро. Я не хочу этого падения. Потому что если такой «шкаф» рухнет, то волна будет похлеще цунами, и накроет она и нас в том числе...

— Вы сразу ощутили эту угрозу?

— Я с первых шагов пребывания там почувствовал грусть. Некую «осень патриарха». Поначалу я не мог понять — откуда это? Возможно, оттого, что Америка потеряла свои основы, свое первенство. Взять те же небоскребы. В Абу-Даби сейчас они выше, чем в Чикаго. А ведь именно в Чикаго появились первые небоскребы. Для Америки небоскреб — это черты лица, типаж. Формы, которые сотворил их дух. Я зашел там в храм: внутри поражаешься, как он огромен. А выходишь — и ужасаешься: на фоне небоскребов его и не видно! Так, коробочка стоит среди шкафов. У нас всегда храмы строили выше, чем жилые дома. А у них — дома выше, чем храмы. Все затушевано человеческой гордостью. Да и старого доброго американского миллионера уже нет. Это сегодня вымирающий вид. Миллионером в Америке стать можно. Если работать 24 часа в сутки, не покупать дорогих машин и не разводиться с женой. Этот старый американец не швыряется деньгами, он экономен, даже скуп. Но он хорош. Однако сегодня таких экономных миллионеров становится все меньше. Перемены происходят во всем. И от людей часто слышны фразы: «Кто-то разрушает нашу страну!»

Америку накрыла «карма империй», которая настигла и Рим, и СССР. Империя не может сидеть тихо — и в этом ее проклятье. Швейцария может, Сардиния может, а империя не может, даже если у нее уже нет прежних сил. Как только она сядет тихо — от нее тут же начнут отгрызать куски. Например, Аляску или южные штаты. Потому Америка должна раздражать весь мир и ссориться с ним, доказывая всем, что она еще сильна. Но она падает...

— В чем выражается это падение?

— В Америке запущены в жизнь очень мощные новшества, которые начинают размывать самих ее жителей. Основание общества — это не богатство недр, не география, а люди — с их моральными устоями, принципами, образом жизни. Если человек нравственно здоров — он будет придумывать нравственно здоровые законы. Если же нездоров, он начнет «мутировать» и корректировать прежние законы, либо создавать новые. Иначе ему не выжить. Но вопрос не в экономике, а в том, что мутирует сам человек. Он уже не нуждается в семейственности, пуританской строгости, экономии средств и ресурсов. Прежде в Америке трудно было найти человека, который бы не ходил по воскресеньям в церковь. Они одевались в парадные одежды, потом садились за праздничный стол. Теперь же одевается кто как хочет, в церковь может вообще не ходить, нет общих семейных обедов, а если и есть, то каждый приходит со своим гаджетом и решает свои проблемы. Поколения разрезаны в общении друг с другом.

Антисемейственность для Америки критична, потому что она выросла из семейственности. Ощущение перемен в человеческом психотипе очень заметно, особенно после узаконивания однополых браков. По этому поводу меня даже пригласили на Чикагское русское радио.

Передача планировалась на 20 минут, в итоге мы говорили больше часа. Телефоны разрывались.

— И что говорили слушатели? Соглашались с этим законом?

— Только один звонок был «за». Аргументация слушательницы сразила своей логикой: «Церковь сожгла Джордано Бруно, так что теперь не лезьте к людям в постель!» Остальные дозвонившиеся были против, считали, что это грех. Но Верховный суд уже вынес свой вердикт. А с законом в Америке спорить нельзя. Тем более, что во главе гей-колонн идут мэры городов и сенаторы — люди, декларирующие, что власть с ними. Демократия — это власть большинства, но здесь получается, что агрессивно настроенное меньшинство декларирует свои идеи.

Критиковать их публично нельзя. Это уголовно наказуемое преступление. Ты слушаешься закона везде и всегда. И тут принимается закон о том, что нужно есть не хлеб, а собачьи экскременты, и только попробуй нарушить!

— То есть о том, что ты против гей-браков, открыто говорить запрещено?

— Да. Казалось бы, я приехал из несвободной страны Украины в свободную страну Америку. Но это не так! Уезжал я с чувством, что уезжаю из несвободной Америки в свободную Украину. Вот в чем парадокс! За десятую долю слов, сказанных по поводу тех же однополых браков, я давно сидел бы в этой «свободной» стране пожизненно! Эта несвобода проявляется даже в мелочах. Например, мне отказались продавать сэндвич за наличные доллары. Никакого кэша, только электронная карта. Это тоже фактор несвободы. В Украине масса проблем, бесспорно. Посмотришь на родину — и обрыдаешься. Но, оказывается, у нас есть вещи, которые ставят нас в гораздо более свободные условия, чем в «свободной» Америке... Наличие «режима» в СССР очень помогло США. На фоне нашего безбожия они «кочегарили» свою веру: у вас веры нет, а у нас есть, вы преследуете верующих, а мы — нет, и так далее. Наше безбожие сильно их поддержало. А сейчас оказалось, что не только мы, но и они безбожники, да еще и какие! Рафинированные!

Происходит некий эксперимент над человеком. Процесс этот продуман и у него достаточно яркие характеристики. Это подмена слагаемого в одном из базовых столпов христианского мира. Согласно римскому праву, семья — это добровольный союз мужчины и женщины и одинаковое участие в божественных и человеческих делах. И вот в этой формуле древнего римского «кодекса» заменили всего одну составляющую: из «добровольного союза мужчины и женщины» семья превратилась в «добровольный союз двух людей». Скоро, видимо, сделают поправку: «союз двух живых существ», и тогда мы придем вообще к кошмару... Представьте, что в формуле закладки фундамента заменили одну из переменных. Выстоит дом? Скорее всего, упадет. Так и с легализацией гей-сообществ.

— Основной тезис защитников геев: «Какая разница, кто с кем спит?»

— С одной стороны, да, ну и спи себе, а с другой — зачем устраивать парады и кричать на весь мир? Меня на радио засыпали вопросами типа: «Мой сын гей. Что мне делать? Я боюсь за своего ребенка!» И этот страх понятен. Извращенная сексуальность имеет страшную силу, которая меняет мозг человека, его взгляд на мир. Человек необратимо меняется. Считается, что сложно излечиться от алкоголизма, еще сложнее — от наркомании, а от искаженной сексуальности не исцеляются. По крайней мере, так говорят психологи. Это ведет к мутации человека. Появляется некий новый человек-мутант. Гомосеки не будут трудиться на полях. Этот фильм о ковбоях-гомосексуалистах, «Холодная гора» — все это «сказки венского леса». Геи не будут пасти коров, обрабатывать землю. Забудьте! Возможно, это будут делать лесбиянки... Словом, это будет иная реальность, в которой нам станет настолько тошно, что мы, скорее всего, либо откажемся жить, либо вообще смиримся. И неизвестно, что из этого будет хуже.

В американских школах уже рассказывается, что пол твой не определен. Твои внешние половые признаки ничего не означают. Пол не дан тебе от рождения, ты выбираешь его сам, как свободный человек. И даже будучи мальчиком по плоти, ты можешь пол поменять. Или выйти замуж за мужчину, или быть бисексуалом. Дети все это приносят домой, рассказывают, после чего родители становятся на уши. Сделать они ничего не могут. Если папа достанет ремень и скажет: «Я тебе сейчас покажу!» — ребенок тут же ткнет тебе телефоном служб по борьбе с насилием и подаст на тебя в суд. Телефоны эти висят на всех заборах, словно 911. Павлик Морозов теперь живет в Америке. Он туда переселился. Там папа дал ему мобильный телефон, и теперь он стучит по нему же на папу.

— И какой выход видят люди?

— Кто-то вообще не водит ребенка в школу, а обучает на дому. Это сейчас очень распространено в США. Либо отдают в католические учебные заведения, что является очень престижным. Причем даже неверующие. Но там жесткая дисциплина, и не каждый ребенок это выдержит. Законопослушность и толерантность обернулись концлагерем. Приняты законы, запрещающие антигейпропаганду. О том, что это грех, — нельзя говорить за пределами храма, да и в самом храме. Везде есть стукачи. Не только Павлик Морозов уехал из России, с ним, похоже, целая бригада уехала. Они там тоже стучат, доносят и могут так защемить тебе жизнь, что не обрадуешься. Опять же, как в старом добром СССР...

Америка — протестантская страна. И на правах «хозяев» протестанты позволяют сказать, что против легализации однополых союзов. Но уже есть ряд прецедентов, когда священников за проповедь о том, что гей-сообщества — это грех, привлекли к уголовной ответственности. Есть много случаев, когда наши переезжают в Америку вместе с детьми подросткового возраста, и через годик-два обнаруживают, что у детей — нетрадиционная ориентация.

— Что, открывают в себе новые гей-таланты?

— Настоящее талант-шоу! Конечно, родители сходят с ума. Дети мучаются, а потом под давлением социума, который говорит: «Да ты чего? Все клево!» — начинают вести иную жизнь. И все. Катастрофа. Такая свобода нравственно развращает и в конце концов убивает. Потому не стоит преклоняться перед всякой свободой.
Еще одна из характеристик нынешней Америки – это «зауживание» человека. Превращение его в мох, у которого нет корней. Кустарник сломаешь — но корни все равно отростки пустят. А мох соскоблишь – и нет его. Для пиццы плоское тесто – хорошо, а для человека культурная тонкость отвратительна. Но кто-то хочет превратить человека в пиццу. Это, может, родилось из недр самого свободного человека, который вдруг решил: «Зачем мне задумываться? Зачем мне вся эта метафизика?»

— Как в этом всем обретается наша диаспора?

— В Чикаго огромная украинская диаспора. Кстати, они могут на тебя в суд подать, если скажешь что-то про Украину нехорошее. На радио был инцидент, кто-то что-то сказал о памятнике Бандере, так за десять минут вокруг здания выстроилась бригада местных националистов с транспарантами. Пришлось даже вызывать вооруженную полицию. Кстати, песню «У Львові дощ» на Чикагском русском радио заказывают ежедневно! Такой же хит, как «Мурка» на Таганке. И в Чикаго, и в Сан-Франциско я, ради интереса, заходил в украинские рестораны. Карикатура редкая. Эта игра в Украину под небом Иллинойса — такая пошлость, слов нет! Зашел туда, а потом с горя пошел пить пиво в китайский ресторан. Чтоб смыть послевкусие. А их украинский язык с американским акцентом — это что-то нездоровое! Вначале они за твоей спиной гнут жуткие маты по-русски, а потом поворачиваются к тебе и с улыбкой говорят: «Кен ай хелп ю?» И тут твоя задача — не выдать, что ты все понял. Вообще эмиграция — это грустное явление. Мышление эмигранта заключается в одном: «Сейчас, немножко посижу еще и уеду. Еще немножко. Еще немножко» И в итоге, пока жил «еще немножко» — ничего не сделал, а жизнь прошла. Никакой идеологии в пребывании в Америке нет. Есть привычка. Эмигрант — это обидное, позорное, и самое страшное — бесплодное явление.

Кстати, наоборот, американцы стали уезжать в другие страны. В Сан-Франциско один из церковнослужителей рассказал о своем сыне, который познакомился с девушкой из Беларуси и поехал туда на Пасху. Вернувшись, этот американский парень, выросший на гамбургерах, баскетболе и других американских благах, сказал родителям: «Я здесь больше жить не хочу. Хочу в Беларусь, потому что там все только начинается. А здесь скучно. Здесь все заканчивается». Мама была в шоке, а папа сказал: «Ну, если хочет, пусть потрудится». Но эта история уже из Сан-Франциско, а это другая сторона Атлантики.

— Чем запомнился Сан-Франциско?

— Там часто можно встретить такие немного апокалиптичные таблички «The end of land» (конец земли). Там резкие обрывы без ограждения, с которых можно упасть прямо в океан. Вообще, Калифорния— самый свободолюбивый штат, мать всем мерзостям земным. Альма Матер всех свинств. И там тоже было довольно грустно. Город в своей старой части низенький, ничего захватывающего там нет. Много китайцев. Я всегда считал их трезвой нацией, а там они пьют по-черному, из кафе просто выползают, причем часто один на другом. Дикое зрелище. Зато там есть и места паломничества — к мощам святого Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского, монаха из СССР. О нем можно рассказывать часами. Его мощи — место паломничества.

— А что вас по-хорошему удивило в Америке?

— Удивил Форт Росс — крайняя западная точка русского пребывания на континенте. Когда наши осваивали Аляску, то спустились вниз по тихоокеанскому побережью до испанской границы. Там есть место с русскими топонимами, например, Русская ривер (Русская речка). И сейчас там много русских церквей, правда уже не действующих, потому что умерли старые эмигранты. Одно из немногих мест, где русских любят. Местное индейское племя кишайя и алеуты всегда говорили: американцы нас насиловали, испанцы пытали, а русские нам платили. Потому русских любили. Это такая рекреационная зона. Но ЮБК лучше, чем Калифорния. У нас гораздо красивее природа, мягче климат, а по смеси теплоты, природных запахов и растительных красот Крым однозначно лучше. И это непредвзято.

— Так уж мы сильно отличаемся от американцев?

— У нас есть свои яркие черты, которые делают нас уникально свободным народом. Мы находимся в области науки, культуры, мышления, ценностей христианского мира на более благоприятном полюсе. У нас меньше гражданских свобод и материальных благ, но сохранился нравственный код. Мы все еще «хордовые». Путь к медузе без нравственного позвоночника, которую несет по течению, у нас еще затруднен наличием хорды.

— Хотя многие мечтают вытащить из себя эту хорду, чтоб побыстрее стать медузой...

— Хотят, не спорю. Тем полезнее нам опыт этого «оплота демократии», который внутри совершенно проеден червями. Нам просто нужно более по-хозяйски относиться к своему месту работы, к месту жительства и людям, которые рядом с нами живут. Не нужно ни от кого ничего ждать. Ждать — не повод ничего не делать. Нельзя быть эмигрантами в своей стране. И не стоит обезьянничать или копировать. Нужно создавать свое.

Протоиерей Андрей Ткачев

pravoslavie.ru

Ежегодный Всероссийский конкурс в области педагогики, воспитания и работы с детьми и молодёжью до 20 лет «За нравственный подвиг учителя» прошёл в Краснодаре (Сормовская, 167) 6 августа.

«Когда я хожу по Русской земле – я хожу по антиминсу». Эти слова произнес один православный американец, проведший несколько лет в российских монастырях и в Москве. Нам, русским, необходимо сделать и пережить это краеведческое открытие: наша земля – наша не в каком-то бескрайнем смысле слова, нет! – а вот прямо эта, наша, по которой мы ходим, ездим, на которой мы выросли и живем, – полна останками христианских мучеников и пропитана их кровью.

Рыбушка

Есть в Саратовской области старинное село Рыбушка. Стоит на берегу речки Карамыша, заросло лопухами и березками, зимой тонет в сугробах; в общем, милое русское село. И в нем две, скажем так, достопримечательности, два магнита, притягивающих внимание. Один магнит – это Женя и ее дети.

Актриса Евгения Черных восемь лет назад оставила сцену для того, чтобы спасать детей-сирот. Она стала матерью для восьмерых детдомовских мальчиков разного возраста. На этот шаг Женю благословил ее духовный отец – священник Владимир Семенов. Он сам надеялся стать директором семейного дома в Рыбушке – после того как вследствие тяжелейшей болезни ему ампутировали обе ноги. Служить Литургию, передвигаясь на костылях, невозможно. А вот создавать семейный детский дом, воспитывать и ставить на ноги брошенных детей – это совсем другое дело! Но – не пришлось. Светлым Воскресеньем 2008 года отец Владимир последний раз приехал к детям в Рыбушку. Поздравил их, они поздравили его, показали небольшой концерт, потом он уехал домой, прилег отдохнуть – и уже больше не встал. Всё попечение о детях легло на плечи нескольких оставшихся при этом деле женщин, но главным образом на плечи Евгении. Однако людей, готовых и способных дому в Рыбушке помочь, все эти годы не убывало. Мальчики подрастают и, с благословения настоятеля рыбушкинского Христорождественского храма священника Вячеслава Данилова, один за другим входят в алтарь. Они верующие – с раннего детства, с тех времен, когда их привозили из разных казенных учреждений в Рыбушку, к маме Жене. Они читают православные книги, занимаются музыкой и умеют петь на клиросе.

Нижний придел храма, ставшего уже для этих детей родным, освящен во имя святого мученика Космы Рыбушкинского – местного крестьянина Кузьмы Никифоровича Петриченко, родившегося в 1869 году и расстрелянного в 1937-м. Это и есть второй магнит, неуклонно притягивающий наше внимание к Рыбушке.

Кузьма Петриченко всю свою жизнь пахал землю. У него была большая семья: восемь детей, много внуков. Образование он получил, скорее всего, начальное, деревенское – читать, во всяком случае, умел – и читал много, главным образом церковную литературу. С юности прислуживал в местной церкви, читал и пел на клиросе, весь богослужебный круг знал наизусть...

За то, что нам, саратовцам, этот благочестивый хлебопашец известен, нужно сказать спасибо священнику Максиму Плякину, секретарю епархиальной комиссии по канонизации подвижников благочестия, и историку Валерию Теплову. Они немало потрудились на этой горькой и славной ниве, немало имен извлекли из-под спуда. Здесь же надо сказать о председателе вышеназванной комиссии священнике Кирилле Краснощекове, по первому светскому образованию он тоже историк. Страничка «Святые и подвижники» на епархиальном сайте, установление празднования Собору Саратовских святых – всё это не само собой, всё это результат большого труда.

Но вернемся к Кузьме Никифоровичу. Думается, это был один из лучших, достойнейших представителей русского крестьянства, драгоценный плод могучего, нестареющего дерева, срубленного под корень, сожженного и втоптанного в землю.

В 1925 году он, не кончавший, как вы уже поняли, семинарий, был рукоположен во иерея. Мы не знаем, предложило ли ему это тогдашнее саратовское священноначалие или он принял решение сам. Но это и не так важно: в любом случае это совершенно сознательный шаг к мученичеству. Священников расстреливали, сажали и ссылали на Соловки тысячами каждый день, храмы закрывались один за другим, на площадях пылали костры из икон и священных книг... Кузьме Никифоровичу было уже 56 лет, и прежде он и не помышлял о священстве, конечно. И, кроме того, он был зажиточный крестьянин, на языке новой власти – кулак. («Поп-кулак Петриченко» – так он и назывался потом в документах следствия.) Ему бы сидеть как мышь – со всем его многочадным семейством. А он...

Кстати, он не один был такой. У нас в Саратовской митрополии действует историко-краеведческое общество потомков репрессированных священников и пострадавших за веру мирян «Возрождение». Прошлой осенью к нам, в редакцию сайта Саратовской епархии, пришел молодой человек, Женя Проклов, один из членов общества, принес то, что удалось ему раскопать о прапрадеде – священнике Михаиле Алефиренко. Скудные сведения, одно ясно: природный крестьянин, всю жизнь только крестьянским трудом и занимавшийся, решил вдруг стать священником – в 1924 году... А сама я и того меньше могу сообщить о своем прадеде, скромном бухгалтере, книгочее и приходском старосте Иване Ивановиче Васильеве; он поступил в семинарию в самый разгар «штурма небес», будучи 42-летним (примерно) вдовцом с тремя детьми... Правда, семинарию очень скоро закрыли, потому и «повезло» моему прадеду умереть собственной смертью.

Но вернемся в Рыбушку.

В 1930 году отцу Кузьме (Косме) удалось сплотить верующих и отстоять Рыбушкинскую Христорождественскую церковь, которую решили уже было закрыть. Батюшка продолжал служить, и сельсовет дважды вполне официально штрафовал его за крещение младенцев. В 1935 году храм всё же закрыли. Но отец Кузьма (Косма), подрабатывая сторожем на колхозном гумне, продолжал служить тайно – у себя дома. Дом этот и поныне стоит на берегу Карамыша, до недавнего времени в нем жили люди, не имеющие отношения к семье Петриченко. Мемориальной доски на доме нет. Но людей, которые знают, что это за дом, уже не так мало.

Когда за батюшкой пришли – а было это в октябре 1937 года, – он не взял с собою никаких вещей, кроме креста и Евангелия. Суд был коротким: то, что «поп-кулак... под видом религиозных молебн (именно так. – М.Б.) проводил антисоветскую агитацию», сразу признали доказанным. Где лежат теперь святые мощи иерея-хлебопашца – неизвестно.
– Конечно, мальчики про него знают! – говорит мама Женя. – Это наш святой, наш покровитель, мы к нему обращаемся и в утреннем, и вечернем правиле...

Те, кто ходил в 1990-х годах на спектакли легендарного саратовского театра АТХ («Академия театральных художеств»), кто видел Евгению Калининскую (Черных) на сцене, – донельзя удивляются, встречая ее теперь. А знаете, чему именно? Тому, как она счастлива. Люди, измученные бесцельностью собственных жизней, депрессией и прочими пакостями, бессильно завидуют, смутно определяя для себя причину этого счастья: оставила всё, как апостол Петр оставил свои сети. Отдала себя этим детям до конца.

Конечно, с жертвованием жизни, с сознательным выбором мученичества ничто другое не может сравниться, и не надо сравнивать, но что-то общее между поступком этой провинциальной актрисы – и поступком крестьянина-священника, взявшего (буквально!) крест и последовавшего за Христом на Голгофу, – всё-таки есть.

(Кстати, в Саратове имеется еще один храм, освященный во имя священномученика Космы Рыбушкинского, или Саратовского, как его еще называют, – в Комсомольском поселке на улице Химической; это Заводской район Саратова.)

Саратов, Городской парк

С периферии вернемся всё же в областной центр. Точнее, в старый, 200-летний городской парк, всегда любимый саратовцами, однако заметно обедневший и отощавший за последние годы. До революции прямо в этот парк выходили окна Мариинского института благородных девиц – учебного заведения для девушек из небогатых дворянских семейств. В институте имелась, конечно, домовая церковь, освященная во имя святой равноапостольной Марии Магдалины. В ней служил священник Сергий Ильменский; он же обучал девиц закону Божию. Еще он редактировал саратовскую монархическую газету «Духовный вестник». Родился и вырос этот пастырь недалеко от Саратова, в селе с весьма примечательным названием – Содом; воспитан был дядей, священником, доброта, чистая вера и усердный труд которого стали для племянника примером на всю жизнь.

В 1914 году отец Сергий овдовел и уехал на Валаам, в Спасо-Преображенский монастырь, где принял постриг с именем Феофан. В 1915 году он оказался в Перми, а в революционном 1917-м стал епископом Соликамским.

«Отцы и братья! С великой грустью прочитал я сей журнал пастырского собрания духовенства церквей г. Соликамска. Пастыри Церкви... выражают лояльность всем гражданам без различия, в том числе, к глубокому сожалению, людям, отторгшимся от веры, насильникам и грабителям... Вы... должны были, как пастыри, как соль земли, как свет мира, высказать свой нравственный суд насильникам и грабителям, выразить им свое негодование и порицание. Обращаюсь с сим призывом к иерейской совести каждого из вас...» Это горестное (не гневное ведь, а именно горестное, укоряющее, но не осуждающее) письмо епископа Феофана соликамскому духовенству датировано мартом 1918 года. Духовенство пыталось убедить большевиков, заподозривших его в организации мятежей, в своей аполитичности и потому лояльности к новой власти. Но архипастырь был совершенно нелоялен, да и аполитичным никогда не был – решительный монархист.

Я не историк и потому всё время благодарю тех, чьими трудами пользуюсь, тех, кто открывает подвиги новомучеников нам всем. На сей раз спасибо протоиерею Алексию Марченко, доктору исторических наук из Перми. Вот еще один эпизод из жизни саратовского уроженца и соликамского епископа, стоявшего как скала среди мутного кровавого моря, – цитирую работу отца Алексия Марченко: «В канун памяти пророка Илии, 1 июля 1918 года, епископ Феофан за всенощной произнес слово по поводу ареста и убийства в Усолье большевиками священника Михаила Накарякова, после чего отслужил по нему панихиду. За службой поминал его как священномученика. Затем он позвал к себе сына отца Михаила – Николая, служившего диаконом в Троицкой церкви Перми, и сказал: "В память отца-мученика будешь рукоположен в сан священника. Иди вслед за отцом"».

Пермская Чрезвычайка забрала соликамского епископа 17 октября 1918 года. 23 декабря около 4 часов ночи его вывели из камеры вместе с шестью монахами Белогорского монастыря, еще каким-то офицером и железнодорожным чиновником. На пороге камеры владыка Феофан благословил тех, кто в ней еще оставался, и попросил у них прощения. В камский лед возле проруби, в которой красноармейцы утопили мучеников, вмерзли две священные книги и монашеская скуфья.

Вернемся на родину преосвященного Феофана, в Саратов. После революции Мариинский институт благородных девиц был закрыт, несколько позже уничтожили и храм. Долгие годы помещение занимал Дом культуры железнодорожников, затем – губернский театр хоровой музыки. В начале 1990-х годов верующие подняли вопрос о возвращении здания Церкви. В 1995 году по благословению приснопоминаемого архиепископа Саратовского и Вольского Александра был создан приход храма во имя святой равноапостольной Марии Магдалины. Но процесс возрождения храма шел медленно и трудно. Сегодня он расположен не в той части здания бывшего Мариинского института, где находился исторически, где служил священномученик Феофан – тогда еще просто отец Сергий. В той части большого и запущенного здания идет ремонт, но этим летом, скорее всего к Успению, над ним уже будет водружен купол.

– Когда храм вновь окажется в своих исторических стенах, – рассказывает настоятель храма протоиерей Алексий Абрамов, – здесь будет его придел во имя святителя Феофана Соликамского. У нашего храма уже сегодня два небесных покровителя – Мария Магдалина и он, священномученик Феофан. День его памяти мы отмечаем как престольный праздник. Каждому крещаемому в нашем храме вручается его маленькая иконка с тропарем и кратким житием. И, конечно, рассказываем о нем детям в воскресной школе.

Со второго этажа (временный храм расположен на первом) спускается группа малышей с воспитательницей. «Мимо храма проходим! – напоминает она детям. – Остановиться надо, перекреститься, поклониться». Дело в том, что при Мариинско-Феофановском (позволю себе так его назвать) храме создана группа пребывания детей дошкольного возраста – в перспективе православный детский сад, первый в нашей митрополии. В этом приходе вообще много работают с детьми: для настоятеля и его супруги, матушки Ульяны, это, можно сказать, одно из генеральных направлений жизни:

– Это ведь был домовый храм учебного заведения, здесь воспитывали детей. И святитель Феофан был не только священником, но и педагогом.

Бывают такие минуты, когда мы словно очнемся вдруг и заново увидим то, к чему успели уже привыкнуть. Увидим и удивимся. Какое это чудо, какая милость – то, что все эти люди, замученные, расстрелянные, утопленные в русских реках, вмерзшие в вечную мерзлоту, задохнувшиеся в раскаленных песках, обреченные, казалось бы, на полную безвестность, на совершенное забвение, – один за другим возвращаются к нам. И не только в том смысле возвращаются, что мы про них что-то узнаем, нет. Они сразу вступают с нами в диалог, обращаются к нашей совести, включаются в наши дела, поддерживают и защищают нас в деле добром, не дают согласиться с делом злым...

Если, конечно, мы хотим их слышать.

Марина Бирюкова

7 августа 2013 года

 pravoslavie.ru

Что скрывать, бывает такое. Пришли мы в храм на службу – скажем, на всенощное бдение – с самой насущной духовной потребностью, то есть в том состоянии, когда нам действительно надо и мы всем существом это чувствуем. А в храме почему-то всё – или, по крайней мере, многое – не так, как нам бы хотелось и как вообще требуется.

Начинающий чтец бормочет шестопсалмие, спотыкаясь на каждом слове; на клиросе, напротив, читают со скоростью автоматной очереди: ни слова не разберешь. Половина хора болеет, у оставшейся половины дело не ладится – ошибка за ошибкой. Регент расстроен, никак не соберется и не заставит собраться певчих. Алтарник опять что-то перепутал, батюшка явно раздражен, да к тому же и не тот батюшка служит, которого видеть хотелось... И мы падаем духом. И сползаем в уныние. А плоды уныния – раздражение и обида на всех и вся. И мысли типа «Зря пришла – одно расстройство».
Ответить этому не так сложно: достаточно напомнить себе о том, что в храм мы приходим не ради изменений в собственном внутреннем состоянии. Внутренние перемены происходят, конечно, и должны происходить, но они не самоцель, они суть следствие. А в храм-то мы приходим – ради Бога, ради того, чтобы Ему служить, потому и называется богослужение богослужением. И если кто-то другой не очень хорошо, не очень умело или даже просто лениво свое служение несет, это нашей собственной лени и внутреннего нерадения (с унынием, раздражением и прочим) никак не оправдывает. Но дело даже не только в этом. Дело еще и в том, что такая вот «неудачная», «незадавшаяся» служба может сослужить очень хорошую службу нам, то есть научить нас чему-то очень важному. Это я недавно открыла для себя на собственном опыте.

Нет, я не хочу сказать, что это все неважно или простительно. Как говорит один мой знакомый церковный чтец – очень, кстати, хороший: «Божие дело делаем, Ему Самому служим – лучше мельничный жернов на шею, чем небрежение». В богослужении мелочей нет, конечно, и все должны действовать на пределе собственных сил. Но в том-то и дело, что силы человеческие ограничены. И даже самый лучший настоятель не может дать гарантий, что у него всегда всё будет исключительно хорошо; что он вовремя справится с любой ситуацией: и заболевшему чтецу достойную замену найдет, и трудного алтарника перевоспитает, а нет – так уволит и тут же другого возьмет – почти идеального...

И нам, прихожанам, не стоит, наверное, так рассуждать: «Мы к вам, отец такой-то, пришли, а вы уж будьте добры – обеспечьте здесь нам полный порядок и высокое качество». Потому что в Церкви мы – не потребители услуг, не клиенты, а, прежде всего, члены общины – христианской семьи. И этот кадровый дефицит, нехватка людей, способных хорошо прислуживать в алтаре, хорошо читать, петь – он ведь в нас имеет причину, в нашем православном народе. Обратим внимание хотя бы на одно обстоятельство: за последние годы в храмах мужчин прибыло, но женщины по-прежнему составляют большинство, да не простое, а подавляющее. На иной всенощной окинешь храм взглядом: одни платочки! Хорошо, если один прихожанин на десять прихожанок приходится, а не на двадцать. Откуда же взяться толковым пономарям, сильным чтецам? Будем рады тому количеству, в котором они у нас есть-таки.

Один мой знакомый (не саратовец), будучи недоволен службой в конкретном храме и действиями тамошнего священника, пошел жаловаться правящему архиерею.

– А у вас самого, – спросил архиерей, – канонических препятствий к рукоположению нет?

– Что?..

– Вы, насколько я знаю, примерный семьянин, образование у вас высшее, воцерковлены давно, вредных привычек не имеете. Поступайте на заочное в семинарию, через год мы вас рукоположим во диаконы, а там, глядишь, и до настоятеля дорастете – у нас это нынче быстро. И наведете в том же храме порядок.
– Да что вы, владыка! У меня совсем другие планы на жизнь!..

С той поры этот мой приятель архиереям на священников не жалуется.

Не так давно случилось мне страшно нервничать и даже, прямо говоря, разозлиться во время вечернего шестопсалмия. Желание подойти к чтецу и спросить его: «Для кого вы сегодня читали?!» – нарастало по мере продвижения бедняги от 3-го псалма к 142-му. На «уны во мне дух мой» парень был уже весь в поту. Я стояла рядом, потому заметила это... И до меня, наконец, дошло: он читает впервые, очень волнуется; чувствует, что читает плохо и именно от этого – от испуга и стыда – читает еще хуже...

Моя злость прошла; желание отругать сменилось желанием подбодрить, утешить, сказать что-то теплое...

Но я подумала еще и о другом. Как ни коряво читал шестопсалмие этот мальчик, я разбирала текст – то есть различала слова – нормально. И неумелость чтеца совсем не мешала мне делать то, ради чего мы собственно и приходим в храм: сердцем следовать за словами священных песен, переживать произносимое. Почему же я этого не делала? Я была занята иным, а именно – своими претензиями к чтецу и к настоятелю, который не нашел никого пограмотней. Своей досадой – на то, что все здесь сегодня не так, как мне хотелось. И потому мне было уже не до псалмов. Теперь открываю Псалтирь и читаю – то бездонное, то скорбное и торжествующее, что поднимает человека над землей... и что прошло в те минуты мимо моего сознания: «Имене Твоего ради, Господи, живиши мя, правдою Твоею изведеши от печали душу мою...» (Пс. 142: 11).

Богослужение всякий раз проверяет нас на цельность, на подлинность нашей жизни – именно жизни внутренней. «Пребывание в храме – отражение всей жизни. Как живем, так и в храме себя держим». Это мысль святителя Феофана, затворника Вышенского. Богослужение спрашивает нас, чем мы живем, что для нас главное, чем определяется состояние нашей души: преходящими эмоциями (тем же недовольством, раздражением, обидой и т.д.) или непреходящим смыслом? Естественными душевными симпатиями и антипатиями – к священнику или к кому-то еще – или любовью к Богу? «Неудачное» (если мы решимся употребить это не совсем корректное определение) богослужение проверяет нас, как мы видим, ничуть не хуже, чем «удачное», – только по-своему. Из чего не следует, конечно, что недостойное служение может быть оправдано.

Действительно, когда человек старается изо всех сил, но у него не получается, – к этому можно терпимо, с пониманием отнестись. А как быть, когда не стараются? То же «автоматное» чтение, явно механическое, без ума и без сердца – может ли не вызывать гнева? А когда певчий на клиросе «работает голосом», одновременно рассылая эсэмэски, чуть ли не кроссворд разгадывая? А небрежность и неряшливость священника – ведь и с этим приходится сталкиваться...

Да плохо это всё, конечно. Очень плохо. Но – «дай ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего» (великопостная молитва Ефрема Сирина). Вам не случалось во время Херувимской песни думать о ремонте квартиры? А на простом нетерпении: «Как долго... устала, скорей бы» – не приходилось себя ловить? А домашние молитвы проговаривать механически, совершенно ничего не соображая и не чувствуя? Мне приходилось, и не раз, не два, не три. А ведь если вдуматься, это ничуть не меньший грех, чем описанное выше. Просто он невидим и неслышим для окружающих.

Иногда бывает так, что священник служит недостаточно хорошо или к прихожанам не очень внимателен или даже раздражителен против воли – просто от усталости, от навалившихся трудностей и бед. Чем возмущаться, подумаем лучше, как ему помочь. Иногда для этого нужно подмести и помыть окна в храме, а иногда – просто улыбнуться и сказать: «Спаси Господи вас, батюшка, за службу». Да и не ему одному...

Жаль, что незадачливому чтецу шестопсалмия я ничего поддерживающего так и не сказала. Утешением, но вместе и упреком мне служит то, что я сумела-таки заметить во время той всенощной удивительное, спокойное и доброе терпение немногочисленных прихожан. Они принимали всё как есть, они не имели бы ни к кому никаких претензий – даже если бы всё было вдвое хуже. И это удивительное, трогательное отсутствие претензий – даже в тех случаях, когда претензии, кажется, были бы вполне законны – я, слава Богу, наблюдала в церкви не раз.

Марина Бирюкова

25 июня 2013 года

pravoslavie.ru

6 августа в Свято-Никольский кафедральный собор г. Ейска из Свято-Воскресенского храма г. Приморско-Ахтарска была доставлена икона святого великомученика и целителя Пантелеимона, написанная и освященная на Святой горе Афон.