​Помню, как-то утром, лет пять назад, бежал я в толпе на работу и сунул какой-то нищей, просившей милостыню неподалеку от монастыря, рубль. Сунул – да и заспешил было дальше, но одутловатая, в толстых очках, тетка – а именно ей я и сунул рубль – придержала меня за рукав:

– А мешка муки для бездомных деток не подашь?

Сам по себе вопрос меня не удивил: я работаю в монастыре просфорником. Сотни, если не тысячи прихожан ежедневно видят меня и моих товарищей, когда мы, накинув поверх белой рабочей одежды серенький халат, выскакиваем по какой-нибудь надобности на монастырский двор. Многие нищие со мной здороваются, а регулярно, раз в два-три года, сменяющиеся бомжи так те и вовсе затевают диспуты, нужно ли, допустим, в наше время работать, или кто из нас – я, вкалывающий от и до, или они, свободные и никому ничего не должные, – быстрее уйдут из жизни, и потому кто счастливее. То есть это я к тому, что меня запросто можно узнать. Но тут была явно не бомжичка: женщина трезвая, без синяков и ссадин, одетая скромненько, но чисто. Руки у нее были ухоженные, не натруженные, взгляд кроткий и несколько отрешенный, какой обычно бывает у слегка психически неуравновешенных людей. В старину таких обычно с любовью и некоторой таинственностью называли юродивыми. А сейчас придумали другое, более емкое и однозначно негативное слово, – «шиз». И вот эта явная стопроцентная «шиза» просила у меня не денег и даже не одежду или обувь, но, как я уже сказал, мешок муки для бездомных деток. С чего вдруг?

– Спрошу у ребят, – ответил я и побежал дальше.

– Хорошо, – кивнула нищая. – Завтра и послезавтра я обязательно буду здесь. А потом уеду в Дивеево. Там у них престольный праздник. Много народу понаедет. Может, кто чего и пожертвует для детишек.

И, улыбнувшись, скосила взгляд на небольшой деревянный ящик для пожертвований, который держала на коленях. На нем детской рукой были нарисованы два забавных человечка, идущие вдоль реки на фоне закатного солнца, а ниже серела подвыцветшая от дождей и снега надпись: «Смоленская область, Демидовский район, деревня Титовщина, детский приют “Исток”».

На работе я рассказал о странной встрече, и меня тут же подняли на смех. Ребята поведали кучу историй о том, как расслабленные московиты и иные «гости столицы», в упор не желая работать, чего только не придумывают, чтобы выудить деньги из чужих карманов.

– Ну, ты, Иваныч, наивный! Пора бы повзрослеть, – говорили мне.

– Ведь она не денег, а муки для детишек просит…

– Какие там детишки! Для себя берет! А детишками прикрывается, – возражали мне братья-просфорники. – Ты у нее адрес детдома возьми. Или хотя бы телефон. Вот тогда и посмотришь.

Утром следующего дня я так и сделал. Нищенка, казалось, ждала этого вопроса: достала из кармана пальто заранее приготовленную четвертушку бумажного листа с координатами детдома и протянула мне. Я прочел выведенное ровным ученическим почерком: полный адрес Смоленского детского дома, сотовый и рабочий телефоны его директора – некоей Елены Владимировны.

Но моим молодым коллегам-скептикам оказалось недостаточно этого.

– Да мало ли какой она тебе телефон дала! – убеждали меня они. – Может, на том конце ее подружка сидит и таким вот лохам лапшу на уши вешает. Знаем мы этих нищих! Навидались. А ты возьми да съезди туда. И вот когда своими глазами увидишь…

– …тогда мы все, – подхватил я, – соберем по 150 рублей и отправим мешок муки этим бездомным детям.

– Лады, – согласились мои оппоненты, после чего я не откладывая в долгий ящик вызвонил эту самую Елену Владимировну и, узнав от нее, как лучше проехать к их детскому дому, подрядил своего приятеля – «нового русского», скучающего в отсутствие настоящих проблем житейских. И в первую же субботу на его «Фольксвагене» отправился за 350 верст от окружной дороги провинциальные «щи хлебать».

Естественно, на деньги моего богатенького знакомого мы прихватили с собой из Москвы три мешка муки, мешок с гречкой, какие-то старые вещи, ведерко сахара, макароны, тушенку, консервы – словом, всё, что, по нашим представлениям, могло понадобиться бездомным детям в далекой Смоленской области.

Помолясь, рано утром выехали и уже к обеду по разбитой, давным-давно не ремонтированной дороге добрались в поросшую бурьяном деревню. Машина остановилась во дворе небольшого одноэтажного домика, какие еще в пору моего «босоногого детства» именовались в народе «бараками». Нас приветливо встретили две женщины в мохеровых шапках и в советских еще пальто. А в кабинете уже ждала директор детдома.

Елена Владимировна всё подтвердила:

– Да, да. Это Валентина. К нам по ее наводке многие москвичи звонят. Кто-то высылает деньги. А кто-то, как вы, привозит продукты, одежду, инвентарь. Так получается, что только благодаря ей, этой никому из наших сотрудников не известной Валентине, мы и выживаем. Точнее, не мы – у нас-то у всех зарплата, – но полторы тысячи бездомных детей нашего Демидовского района.

– Сколько?! Разве ваш детдом столько детей вмещает?! – поневоле огляделся я по сторонам.

– У нас проходят реабилитацию только 25 детишек, – объяснила Елена Владимировна. – Остальных беспризорников мы обносим вещами и продуктами по месту жительства. В нашем районе после распада страны работы для бывших колхозников, как и всюду, практически не осталось. Люди повально стали спиваться. А их дети – бесхозные. Так сказать, полторы тысячи бездомных детей при живых родителях. Мы обнаруживаем их в самом плачевном состоянии. Одну четырехлетнюю девочку, например, нашли в сарае, где она питалась вместе со свиньями отрубями. А вот недавно семилетнего мальчика привезли с признаками полного истощения. Он не то что не умел писать-читать – толком даже не говорил. Таких мы, естественно, сразу оставляем в детдоме на реабилитацию. А тех, кого подучили да подкормили, отправляем «домой», к мамам и папам. Авось, хоть кто-то из них поможет своим родителям прийти в себя. А нет, так они снова вернутся к нам. Конечно, лучше всего их было бы всех оставить в детдоме. Однако государство отпускает денег только на реабилитацию 25 детей. Так что все остальные полторы тысячи выживают исключительно благодаря стараниям Валентины.

– А как же она узнала про ваш детдом?

– Говорят, ее муж Федор, Царство ему Небесное, будто бы из наших мест. Вот он и наказал жене помогать детишкам. Сам умер, а она исполняет его волю.

Назад в Москву мы долго ехали молча. И уже при выезде из Смоленской области мой товарищ произнес:

– Я знаю, что надо сделать в следующий раз: купим много-много мяса и устроим детям настоящий праздник – шашлыки!

– Лучше лопаты им подарить, – в досаде ответил я. – Или швейные машинки. На те же деньги.

– Ну да, – коротко согласился приятель, то ли обидевшись, то ли не поняв, отчего я с ним так суров.

До самой окружной дороги мы с ним этой темы больше не касались.

А уже в понедельник утром братья-просфорники, выслушав мой отчет, пристыженно умолкли. И потом дважды или трижды собирали с зарплаты по полтораста рублей на несколько мешков муки для бездомных детей далекой Смоленской области.

Вскоре мой «новый русский» приятель переселился с женой в Италию, в город Бари. Их дом теперь чуть не рядом с мощами святителя Николая Мирликийского. Всей семьей они регулярно исповедуются и причащаются святых Христовых таин. Да вот только после поездки в Смоленскую область мы с ним к разговору о беспризорных детях так ни разу и не возвращались. Как-то не пришлось…

А между тем Валентина – так и хочется закончить очерк по-газетному, – невзирая ни на зной, ни на холод, в обход всех полицейских облав и казачьих патрулей, изредка направляемых высоким монастырским начальством на разгон нищих от белокаменных патриарших стен, ежедневно, без выходных и праздников, продолжает сидеть с деревянным ящиком на раскладном латанном-перелатанном стуле и, глядя через толстенные стекла очков мутноватым взглядом немного больной на голову женщины, выхватывает из мятущейся толпы то того, то другого из москвичей:

– А вы на бездомных детишек ящик гвоздей не пожертвуете?