Попытаемся посмотреть на этот вопрос сквозь призму евангельского учения и опыта его воплощения в жизни реальных людей.
Улалинский миссионер священник Виктор Россов в записках за 1897 год описывал примечательный случай из своей проповеднической практики. Во время одной из поездок ему пришлось заехать в юрту к новокрещеному туземцу. Его старуха-жена была не крещеной. В это время она сильно болела, и миссионер решил попытаться убедить ее принять крещение. Однако на увещания миссионера креститься она решительно отказывалась, отвечая: «На что мне креститься? Я слепая и старая, мне 65 лет. Вот если бы кто дал мне глаза – тогда, пожалуй, я и крестилась бы». Когда же миссионер попытался продолжить увещания, она решительно сказала: «Раз я сказала, что креститься не буду, значит, не буду! К чему приставать ко мне?! Ведь мне не пять лет: что говорю, понимаю. Напрасно меня тревожишь. Ты не знаешь, как мне тяжело, голова болит».
Побеседовав с Табычак (так звали старуху) еще немного, миссионер оставил ее. Но вечером, возвратившись в ту же юрту, опять начал уговаривать больную креститься. Он сел рядом с Табычак и усиленно увещал, чтобы она не упорствовала, а поскорее крестилась. Но старуха решительно стояла на своем: «Я сказала, что креститься не буду, ну и не буду! Нечего приставать ко мне». Долго отец Виктор упрашивал Табычак, но все было напрасно. И чем больше он уговаривал ее, тем раздражительнее она становилась. Казалось, все было напрасно. Но тут священник вспомнил рассказ одного опытного миссионера. Он также во время своей проповеди встретился с ярым упорством одного из старых язычников. Тогда миссионер прибегнул к интересному методу. Он, быстро оградив упорного язычника крестным знамением, надел ему на шею святой крест. К общему удивлению, язычник тут же выразил желание креститься, а после таинства – благодарил Бога за то, что Он сподобил его крещения.
Вспомнив этот рассказ, отец Виктор перекрестился, мысленно призвал на помощь святого великомученика Пантелеимона и, оградив Табычак крестом, пока она не видела, тихо надел ей на шею святой крест. Руки миссионера при этом дрогнули, и он невольно задел больную. Табычак с недовольством сказала: «Кто меня трогает?» «Это я нечаянно задел тебя, – ответил отец Виктор и добавил дрожащим голосом: – Отныне ты будешь называться Мариею». Мария поспешно схватила себя за шею, крикнув: «Крест ты надел на меня». После этого она неожиданно замолкла. Некоторое время все находившиеся в юрте молчали. Мария еще раз дотронулась до своей шеи, нащупала крест и неспешно поцеловала его. «Крести меня, – уже совсем другим голосом тихо сказала Мария. – Тяжело было мне, сильно тяжело, а теперь стало полегче». Было 10 часов вечера. Тотчас отец Виктор послал в Урму-Аспак одного инородца за двумя крещеными женщинами, которые бы помогли в приготовлении крещения Марии. До прибытия женщин миссионер учил Марию молитвам. Она охотно повторяла за ним. После того как явились женщины и приготовили оглашенную к крещению, над ней было совершено таинство...
История эта действительно примечательна. На первый взгляд мы имеем дело с некоторым принуждением, ведь язычница упорно не желала креститься. Но, с другой стороны, окончательное решение было за ней, и в конечном итоге она добровольно и с радостью приняла таинство. Примечательно то, что такая удивительная перемена в настроении женщины произошла после соприкосновения с материальной вещью. Конечно, для православного человека крест – не просто вещь, это святыня. Однако для неверующего он не имеет никакого значения и авторитета. Очевидно, что через соприкосновение с материальным предметом Табычак пережила абсолютно новый для себя духовный опыт. И именно этот духовный опыт, отчасти облеченный в конкретные формы ослабления болезни, побудил ее со смирением принять крещение. Безусловно, что в момент соприкосновения с крестом Сам Господь невидимым образом коснулся сердца язычницы. Остается лишь недоумевать, почему это событие промыслительным образом было так тесно связанно с прикосновением к материальной святыне. Ведь если обращение Табычак было уже определено, то Создатель мог и без использования видимого знака, по одной лишь молитве миссионера, ослабить болезнь, убедив ее таким образом в истинности Православия.
Исцеление слепорожденного. Фото: А. Поспелов / Православие.Ru
Здесь вспоминаются события из Евангелия. Господь с учениками проходит мимо слепого от рождения человека. В ответ на вопрос апостолов, кто повинен в этом недуге – сам человек или его родители, Спаситель делает невероятную и совсем не понятную для нас вещь. «Он плюнул на землю, сделал брение из плюновения и помазал брением глаза слепому, и сказал ему: пойди, умойся в купальне Силоам, что значит: посланный. Он пошел и умылся, и пришел зрячим» (Ин. 9: 6–7). Или другой случай. Приводят ко Христу глухого косноязычного и просят Его возложить на него руки. В ответ Господь, «отведя его в сторону от народа, вложил персты Свои в уши ему и, плюнув, коснулся языка его; и, воззрев на небо, вздохнул и сказал ему: "Еффафа", то есть: отверзись. И тотчас отверзся у него слух и разрешились узы его языка, и стал говорить чисто» (Мк. 7: 32–35).
Образ действий Спасителя в приведенных повествованиях еще менее понятен и логически обоснован, чем в истории с обращением Табычак. Неужели Господь Вседержитель, создавший вселенную одним словом, не мог исцелить больных без каких бы то ни было внешних действий? Естественно, мог! Здесь не может быть никаких сомнений! И все же Спаситель исцеляет их от болезней именно с помощью конкретных чувственных образов.
В сущности, в Церкви во время богослужения, облеченного в конкретные формы пространства и времени, повторяется тот же евангельский опыт встречи реального человека с реальным Богом. Господь прибегал к внешним средствам не потому, что не мог войти в душу человека иным путем. Бог все может! Проблема здесь в человеке! Именно для него, немощного, огрубевшего, не способного правильно разбираться не то что в духовном опыте, но даже в элементарных чувствах, необходимо, чтобы встреча с Богом была исполнена пространственно-временной конкретики. Только так человек может, во-первых, идентифицировать, осознать, понять сущность внутренних духовных переживаний и, во-вторых, познать Бога не в качестве безликой духовной силы, а как Личность.
Облекая встречу души с благодатью в конкретные вещественные образы и формы, Господь тем самым спасает человека от бесплодных духовных исканий. Ведь смысл духовного опыта не в невыразимых переживаниях и богатых чувствах. Такой безликий опыт очень опасен. Зачастую он открывает путь к оккультным связям с миром падших духов. Смысл же правильного духовного опыта – в познании конкретного пути к Создателю, то есть личностное общение с Ним посредством церковных таинств.
Есть еще один важный момент. В Евангелии Спаситель всегда сообразовывает Свои действия с реальными силами человека. «Если неевшими отпущу их в домы их, ослабеют в дороге, ибо некоторые из них пришли издалека» (Мк. 8: 3), – обращается Господь к Своим ученикам по поводу народа, долгое время слушавшего Его в пустынном месте. Опять же, неужели не мог Бог дать слушающим Его телесную крепость, хотя бы для того, чтобы они смогли спокойно вернуться домой? Ответ очевиден, если мы говорим о Создателе мира. Конечно, здесь имеет место и промыслительное стечение обстоятельств, но в то же время – Господь насыщает людей реальной пищей, чудесно умножая ее. А для большей очевидности, для того, чтобы ученики не подумали, что пережитое – плод их фантазии или сон, апостолы «набрали оставшихся кусков семь корзин» (Мк. 8: 8). Подобное происходит и в других случаях: Спаситель отвечает на нужды людей в понятной, видимой и ощутимой для них форме (см.: Мк. 8: 23). Не потому, что не может по-другому, а потому, что этого требует реальный человек – существо пространства и времени. То же самое происходит и в нашей церковной жизни. Она премудрым образом устроена именно как продолжение того же евангельского опыта действительного ответа Бога на нужды реального человека. Ведь хорошо было бы пребывать мысленно с Богом всегда – в любом месте и в любое время. Хорошо было бы «иметь Бога в душе» без надрывов и внешних средств. Несомненно, что этого хотел бы каждый православный христианин. Однако реальность убеждает нас в том, что подобные рассуждения – «о Боге в душе» – не больше чем наивные фантазии.
Честность перед собой требует признать, что каждая минута, посвященная Творцу, каждая мысль о Нем – должна быть отвоевана с великим трудом у пространства и времени, заполненных грехом, суетой и леностью. Чтобы обратить мысль к Богу – нам нужно поднять глаза к небу, нужно оторвать свои чувства от привязанности к этому миру. И именно для того, чтобы придать нашему внутреннему обращению к Создателю черты реального действия, чтобы не потерять его среди массы мыслей и переживаний, мы обращаем взгляд на прекрасное, с помощью обоняния, слуха и других чувств пытаемся прийти к ощущению реальности небесного мира. Все пространство храма, благолепие обрядов – не самоцель, это лишь благоприятная среда, в которой внешние условия помогают земному человеку прийти к мысли о Боге, утончают чувства огрубелой натуры для восприятия духовных реалий.
Обряды Церкви всецело направлены в небеса. Они, словно стрелы, пущенные ввысь, привязывают к себе наши чувства – зрение, слух, обоняние – и влекут их за собой в высоты сакрального мира. Без этого отрыва, без реального соприкосновения с чем-то священным, не похожим на обыденное, человек оказывается трагически заземленным в реалии материальной жизни. Это хорошо понимал Спаситель, поэтому Свою встречу с каждым человеком Он облекал в конкретные пространственно-чувственные формы. Таков евангельский опыт пребывания Бога в нашем мире. И он органически продолжается в богослужебной жизни Православной Церкви, нацеленной не на наивные мечты о «душевности», а обращенной к нуждам реального человека, искренне ищущего встречи с Богом.
Роман Савчук
30 ноября 2015 г.
pravoslavie.ru
