Это всем хорошо известный факт: пасхальный возглас «Христос воскресе» содержит в себе всё Евангелие, как некий конспект апостольского благовестия. Как в математике или физике есть краткие формулы, в которых в «сгущенном» виде представлены целые тома научных трудов: если вы пожелаете эту формулу раскрыть, вывести «из скобок», расписать на доске, доски может и не хватить, но вот лёгкое головокружение и приступ восхищения, восторга и даже научного азарта вы легко заработаете.
Наше такое привычное «огустевшее» Евангелие — «Христос воскресе» — мы редко выводим «из скобок», потому что просто светло и весело кричать «Востину воскресе», христосоваться и с детским восторгом всем храмом петь пасхальный канон, ошибаясь, забывая слова, громко до сипоты и весело. Хорошо. Радостно. Покойно и как-то... тихо в этом пасхальном многоголосии.
А потому в этой тишине вдруг вспышкой внезапной: «Христос воскресе» — это ведь и о моей судьбе, о моем воскресении, о том, что однажды каждый из нас сможет с неудержимым ликованием, новым голосом, но слишком своим закричать на всю вселенную: «Я — воскрес! И жив — навсегда». Жив — жизнью Спасителя, воскрес — воскресением Христа, но это — я, самый настоящий я, и никто другой — воскрес, «Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого увидят Его» (Иов 19:27).
И вот еще что. Пугающее и обезоруживающее. Даже умеряющее восторг. Воскресну не только я. Воскреснет каждый живущий и живший человек, и «имеющий жить». И глаза каждого из этих самых настоящих, воскресших в своих телах увидят Своего Искупителя и Воскресителя и... меня тоже увидят. «Савва воскресе!» — «Воистину воскресе!». «Андрей воскресе!» — «Воистину воскресе!». «Анна воскресе!» — «Воистину воскресе!»...
Все они воскреснут. Все? Абсолютно. И та угрюмая тётка, что заливает мою квартиру каждый месяц? Непременно. И тот злодей, что клеветал на меня начальству? Обязательно. И мой друг, который так жестоко меня обманул и посмеялся надо мной? И он. Каждый.
И те, кому ты сам боишься смотреть в глаза, и та девушка, которую тебе страшно встретить, и твои братья, которым ты так мало уделял времени, и дети, слишком долго ждавшие твоей любви и гордости, и мама, так любившая шоколад, а ты узнал об этом так поздно.
Наши ближние — бессмертны. Они — вечные наши спутники. Мы к ним приговорены. Они — наша судьба, то есть мы — присуждены к ним, а они — нам. И это так пугает и обезоруживает. Бежать — некуда! И там, в приготовленных Отцом чертогах, будут они, их лица, их покашливание, чавканье за столом, тяжелое дыхание.
Единственный выход — научиться их любить здесь и сейчас. Вот тут — дома, в церкви, на работе — научиться ладить с каждым, и видя эти лица, слыша голоса — полюбить, принять, простить. Потому благовестники Евангелия, кричавшие всем народам и племенам только одну весть — «Христос воскресе!», — уточняли: «Гневаясь, не согрешайте: солнце да не зайдет во гневе вашем... Всякое раздражение и ярость, и гнев, и крик, и злоречие со всякою злобою да будут удалены от вас; но будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во Христе простил вас» (Еф 4:26,31,32).
Это не просто максимы этики, нравственное приложение к христологии апостола Павла, но самое прямое следствие проповеди Воскресшего Бога. Догмат Воскресения Христова — основание христианской этики, и только на этом основании эту этику можно принять, понять и усвоить.
«Братья мои вечные, братья мои бессмертные», — так начинал свое пасхальное послание великий сербский старец прп. Иустин (Попович). Святым людям был открыт этот пугающий и обнадеживающий фатализм Пасхи. Мы никуда не можем скрыться от своих ближних. Хотя утешает и то, что и им скрыться от нас некуда. Мы приговорены друг к другу. А потому единственный открытый путь к принятию пасхальной вести — научиться любить своих бессмертных соратников по Вечности.
