В возрасте двадцати четырёх лет заканчивает в 1902 году Приснянскую учительскую школу. Первый значительный поворот судьбы.
Путь от преподавателя церковноприходской сельской школы до рукоположения в священники занял, без малого, девять лет. Из Москвы выпускник здешних Пастырских курсов отец Алексий распределяется на служение в далёкий Туринский уезд Тобольской губернии в посёлок Ушкевский.
Через четыре года он переводится священником в село Нижне-Романовское Тобольского уезда, откуда, уже в 1929 году, назначается настоятелем храма святителя Николая в селе Ницинском Ирбитского округа Уральской области.
Советская власть, победив в Гражданской войне и разбив интервентов, обрушилась на Православную Церковь, в коей видела главного своего врага.
За несколько лет до прибытия отца Алексия в Ницинское, храм святителя Николая, при активной поддержке властей, был занят раскольниками обновленцами. Но продержались они недолго: нововведений их народ не признал и не ходил на их службы, тем самым, обнажив совершенную несостоятельность этой лже-Церкви. И храм снова наполнился православными.
Однако, приход, включавший помимо села ещё четыре деревни, общим числом в две с лишним тысячи верующих, нуждался в твёрдом опытном пастыре.
Отец Алексий начал с того, что с первых же дней стал обходить дома своих прихожан, чтобы знать о вверенной ему пастве, кто как живёт, какая нужда, какие дети... За короткое время он стал для многих умным и добрым наставником.
В нём увидели того, кого ждали — защитника их любимого, намоленного предками храма, и бесстрашного проповедника.
Стараниями отца Алексия храм ремонтировался, украшался, содержался в заботливой чистоте. Праздничные богослужения проходили при благодарном густом многолюдстве молящихся... По завершении службы, все стекались ближе к амвону, желая его отеческой проповеди, сильной и убедительной.
Всё это не давало покоя власти, не любившей проигрывать.
Местные начальники придумали способ законного закрытия храма. Способ довольно мощный — душить налогами.
В конце 1929 года приходом были оплачены все обязательные налоги, а один из них дважды, так что по этому поводу можно было не беспокоиться.
Но беспокоиться всё же пришлось и очень серьёзно. Сельсовет вдруг потребовал незамедлительной уплаты 524 рублей в виде дополнительного страхового платежа. Деньги, по тем временам, очень немалые.
Отец Алексий, не зная, откуда и когда удастся набрать такую сумму, не нашёл иного выхода, как обратиться к отцу благочинному за советом. Направил к нему своего церковного старосту.
Благочинный, извещённый от старосты о позиции отца Алексия, что он, как настоятель и пастырь, намерен вместе с помощниками удерживать храм от закрытия в случае справедливого отказа прихожан платить новый налог, сказал на это, что платить всё-таки придётся, а до тех пор, пока не соберётся нужная сумма, храм позволительно охранять своими силами. К тому же, добавил, что поскольку налог нужно платить обязательно, то старосте следует, не мешкая, обратиться в Ирбитский районный финансовый отдел для соблюдения всех надлежащих формальностей.
Староста поехал в Ирбит, собрал необходимые справки по уплате налога сначала у районного прокурора, потом в райфинотделе, затем, заскочил в райисполком за разрешением на проведение приходского собрания.
По возвращении старосты, он был выслушан на церковном сельском совете. Отец Алексий принял всё сказанное довольно сдержанно, словно знал обо всём заранее. По его рассуждению, было решено сделать упор на добровольные пожертвования прихожан во имя спасения храма, за храм же стоять до конца при любом исходе, а если потребуется — и до смерти, но не допустить его осквернения и уничтожения.
Накануне Рождества Христова настоятель в проповеди своей призвал всех прихожан придти после праздника на общее собрание, на котором будет решаться судьба их храма.
Собрание прихожан состоялось 8 января 1930 года в самом Николаевском храме в присутствии председателя сельсовета и местного работника милиции. Пришло пятьсот двадцать пять человек от всего прихода.
Первым выступил церковный староста с сообщением о положении дел: в храме на деньги прихожан был произведён ремонт, были погашены все задолженности по налогам, дважды выплачена страховка...
— Потом встал вопрос о третьей дополнительной страховке, которую нам предъявили к оплате в размере 524 рубля, — сказал он, вызвав возмущённые выкрики с мест. — Но сегодня, перед самым собранием, мне было заявлено от председателя сельсовета, что требуется выплатить уже не 524, а 1196 рублей...
Собрание охнуло и взорвалось негодованием.
— Что за страховка, откуда она взялась?!
— Это грабёж!
— Всё высосано из пальца!
— Не платить ни копейки!..
Вопрос был поставлен на голосование: кто против уплаты третьей страховки?
Проголосовали единогласно.
Председатель сельсовета в сопровождении милиционера вышел из храма.
Шум не утихал.
Поднялся на амвон отец Алексий:
— Братья и сестры! Завтра будет служба, приходите все обязательно!..
В тот же день на совете составили по форме протокол собрания. Староста понёс протокол в сельсовет, но обратно его не дождались.
Узнав об аресте старосты, отец Алексий и некоторые из прихожан провели всю ночь в храме, заперев его изнутри.
На следующий день, по утрени, в храм вошли председатель сельсовета с милиционером и арестованным старостой. В это время на службе стояло не больше двухсот молящихся, в основном, женщин.
Отец Алексий отслужил утреню, но литургию начать не успел, его опередил милиционер, заявивший на весь храм:
— Внимание! Значит, ситуация складывается таким образом. Поскольку ваше собрание отказывается от уплаты законного государственного налога, то церковь до выяснения вопроса закрывается. Она будет закрыта на два замка, один от сельсовета, другой от вас, и будет запечатана печатями.
Всё опять загудело...
С амвона неожиданно выступил староста:
— Братья и сестры, простите! меня вчера арестовали... Вы слышали, церковь отбирают. Прощайте, простите меня за всё...
Сельчане с криком: «Не отдадим его, и церковь не отдадим!» взяли старосту за пояс и, так держа, обступили плотной стеной. Другие надвинулись на милиционера и председателя сельсовета. Кто-то побежал к мужикам за подмогой...
Милиционер пытался что-то приказывать, но потом поднял руку:
— Граждане, спокойно! Мы сейчас церковь не отбираем, и старосту не забираем... Вопрос будет рассматриваться...
Он улыбался, как мог, отступая к дверям с председателем. Угрозы сыпались на них со всех сторон.
— Не прикасайтесь к ним, не трогайте! Дайте им выйти из храма! — удерживал людей настоятель.
Представители власти, оказавшись на улице, прыгнули в сани и унеслись в сторону сельсовета.
Отец Алексий встал пред царскими вратами и, напрягая голос, обратился к людям, но шум не стихал.
— Православные! Только что вы сами были свидетелями гонений на Церковь. Эти безбожники пришли сюда закрыть храм, чтобы отвернуть нас от веры. Но им не удастся убить нашу веру!.. Мы должны твёрже верить в Спасителя, и быть готовыми умереть за веру православную. Не допустим, не дадим осквернять храмы, — он говорил уже в почти непрерываемой тишине. — Сейчас везде, где есть колхозы, идёт закрытие церквей, богохульники, богоотступники склоняют верующих на закрытие церкви. Но верующий, истинный христианин, никогда не пойдёт в коммуну и не согласится с закрытием церкви. Православные, я предлагаю всем, кто сможет, остаться на ночь в церкви... Церковь запрём изнутри и никого пускать не будем, пока не добьёмся, что от закрытия церкви откажется местная и центральная советская власть. До этого момента мы готовы умереть за веру Христову. Я лично из храма никуда не уйду, умру здесь...
В ночь на 9 января в храме с отцом Алексием заперлись около пятидесяти человек, включая членов церковного совета и самых решительных из прихожан.
На колокольне, сменяя друг друга, стояли сторожевые.
Чёрная мгла и мороз. Погасли последние огоньки в домах.
В тёплой протопленной церкви не спали люди.
Люди сидели среди лампад и иконных ликов, не зная своей судьбы...
Понятно, что что-то будет, что ничем хорошим, скорее всего, не кончится. У каждого дети, семья. У каждого — жизнь... своя, единственная, другой не будет. Может быть, завтра уже придут за ней и отнимут, а, может, нет, что толку думать. Что будет, то будет...
Служили молебны. Сидели, беседуя с батюшкой. Он был взволнован, говорил, поглядывая на огонь:
— Сейчас многие священники бросают церкви, снимают сан, я же ни одного волоса со своей головы не продам и за тысячу рублей, умру за церковь...
Он был готов умереть за храм, — за эти стены, за святой алтарь, за его любую пядь, без исключенья... Да стоит ли того, пусть культовое, но сооруженье из земной материи? Предмет не должен быть ценою в жизнь. Но как не умирать за храм, за это место, где совершается общенье с Всевышним, где дышит Божий Дух Его, где освящается рожденье человека и его кончина, и путь супружества... Как можно это всё отдать на поруганье — храм Господень?!
Утро встретили без происшествий. В тот день на церковном совете пришли к общему мнению, что старосте надо бы съездить в Ирбит и уведомить обо всём отца благочинного, и хорошо бы там разведать у районных властей, не будет ли скидки с налога: всё же с первой означенной суммой ещё как-то можно было бы, поднатужившись, справиться...
Староста привёз от благочинного его слова о том, что не следует привлекать на охрану храма такое количество прихожан, но достаточно тех, кто входит в церковный совет.
А в селе вдруг появился самолично председатель районного исполкома. Узнав об этом, у него побывало немало людей из прихода с вопросами о судьбе их храма, и всем районный начальник давал свои заверения, что церковь никто закрывать не собирается.
Тем не менее, храм в ночное время продолжали охранять священник и несколько прихожан, а остальных известили, что в случае нападения безбожников ударят в набатный колокол.
Приближались Крещенские дни. Отец Алексий 16 января посылает в Ирбит старосту храма за разрешением районных властей на проведение крестного хода, и просит, попутно, передать благочинному, что положение, в целом, спокойное, но он, настоятель храма, по-прежнему находится в нём, не покидая его, ни днём, ни ночью, так как есть подозрения, что за пределами храма его могут арестовать и тогда храм точно закроют.
Он не ожидал, что всё уже слишком близко.
Старосту схватят, едва он выйдет из здания районного исполкома.
К этому времени была уже принята резолюция о мерах по предотвращению сборищ народных масс в Крещенский праздник и недопущению церковной службы, а также водосвятных обрядов. Операция была разработана, а в село направлен секретный сотрудник.
Человек приятной наружности, явно из городских чиновников, из тех, кого принято называть «ответственный работник», появился в селе Ницинском под вечер. Прошёл по центральной улице, поскользнулся неловко на заледенелой дороге, дошёл до старой ветлы и свернул к дому священника.
Жена отца Алексия давно уже не ждала гостей. С мужем теперь виделась в церкви, а больше негде; носила ему еду, и всякий раз плакала, пока он ел, не в силах удержаться от слёз. Ни на что не жаловалась, не уговаривала, не упрекала, только плакала... Потом матушка возвращалась домой, где больше ничто не радовало, где было единственное утешение — класть поклоны Николе-Чудотворцу, чтобы у отца Алексия всё уладилось с новой властью и они бы зажили тогда без всякого страха...
Нежданный гость представился матушке уполномоченным райсовета по церковным делам. Разделся, оставшись в служебном кителе, прошёл с громоздким портфелем в комнату. Объяснил причину своего визита: дело в том, что конфликт её мужа, настоятеля церкви в селе Ницинском, с советскими органами власти подошёл к опасной черте, что чревато весьма неприятными последствиями для всего церковного прихода, но в первую очередь для самого отца настоятеля, судьба которого зависит, как лично от него, так и от его матушки-супруги, потому что всё может решиться уже к утру завтрашнего дня. Дело очень серьёзное, поскольку, в соответствии с законом, власть обязана пресекать подобные действия...
Матушка бессильно опустилась на стул.
Гость немедленно спросил о её самочувствии, и поспешил успокоить её, заговорив о вполне осуществимой возможности уладить этот конфликт миром, без какой бы то ни было уголовной ответственности, ведь, по сути, имеет место явное и досадное недоразумение, всего лишь, из-за несогласованной позиции по уплате страхового налога, что и послужило основной причиной конфликта, тогда как в создавшейся взрывоопасной ситуации не заинтересован никто, ни сам настоятель и церковный приход, ни местные советские органы, которым совершенно невыгодно возбуждать против себя верующие массы, — к тому же, кому это нравится получать нагоняй от вышестоящих товарищей за неумение гасить такого рода конфликты. Именно поэтому он, как представитель районного руководства, приехал в Ницинское переговорить с отцом настоятелем, с человеком здравомыслящим и ответственным перед своей паствой, и договориться с ним по всем вопросам на взаимоприемлемых условиях...
Сделав паузу, он обратился к матушке с просьбой дать ему, если можно, попить водички.
Она, вспыхнув надеждой, засуетилась с самоваром; накрыла стол. Неужели дошла молитва?..
Уполномоченный благодарно принял чашку горячего чая, угостился вареньем. Говорил, что давно наслышан об отце Алексии и охотно бы с ним познакомился. Похвалил её вишнёвое варенье, и рассказал, как его мама готовит варенье из облепихи, чем невольно привлёк любопытство матушки, и сообщил ей подробный рецепт. Выпив три чашки чая за разговором о погоде, о ценах на хлеб и нерасторопности управленцев, он снова вернулся к главному.
— Я знаю, что отец Алексий сидит безвылазно в церкви и, честно сказать, понимаю его опасение, я же в курсе событий и всего, что тут у вас происходило, и как недопустимо грубо действовали люди из сельсовета. Но нам просто необходимо встретиться, я говорю о ближайших двух-трёх часах. Нужно успеть договориться и документально всё оформить, вы понимаете, иначе, если мы не придём к согласию, то завтра к утру здесь будет отряд милиции...
— Что я могу сделать? — спросила матушка.
— Сейчас именно от вас зависит благоприятный исход дела, в том числе, возвращение вашего мужа к обычной жизни. Вы должны убедить отца Алексия в крайней важности наших переговоров. Поймите, я не меньше его заинтересован в разрешении этого конфликта, у меня есть полномочия согласовать приемлемую сумму налога, — он открыл свой портфель, — вот моё удостоверение, вот бланки, бумаги, которые нам надо заполнить и подписать, ведь он же не хочет, чтобы завтра закрыли церковь? Приведите его сюда. К сожалению, я не могу пойти с вами, вы же понимаете, церковь не то место, где всё это удобно задокументировать, не те условия, кроме того, вы же видите, я сугубо гражданский человек, у меня нет оружия, он может входить сюда без опаски...
Он устало потёр глаза и глянул в ночное окно. За окном блестела метель...
Бывают же и среди чиновников нормальные люди.
— Хорошо, — сказала она, вставая.
— Поймите, речь идёт о судьбе вашего мужа. В такой поздний час ему нечего бояться, смотрите, как метёт... Никто за ним не охотится...
— Я постараюсь, — она вышла в сени, зашуршала одеждой, — он такой подозрительный эти дни, весь на взводе.
— Передайте, если ему так спокойней, то после встречи со мной, он может вернуться в церковь...
Матушка постучалась в храм, когда отец Алексий закончил канон святителю Николаю. Он впустил её в маленькое помещение у притвора, что служило теперь сторожкой. Щёки её горели. Будто вихрь ворвался в тёплый покойный мир...
Прошло не менее часа с момента её прихода, а отец Алексий всё медлил, всё не мог понять, к чему это всё затеялось: странный нежданный чиновник, да на ночь глядя... какие-то вдруг уступки властей... какая-то срочность... Он слушал матушку — уже по третьему кругу — взахлёб рассказывающую ему о добром, порядочном незнакомце, о его спасительном предложении, о встрече ради улаживания всей этой проклятой заварухи, о том, что если встречи не будет, то утром милиция арестует священника и закроет храм, а ещё о том, что у неё, у матушки, нет больше сил целыми днями сидеть и дрожать от страха, и ждать, когда схватят мужа и увезут в каталажку...
Не то, чтобы он уступил её напору, нет, тут были и другие причины. В самом деле, противостояние с властями долго продолжаться не может, для советских начальников это равносильно поражению и позору, а, коли так, власти способны пойти на крайние меры, внезапно пригнать сюда вооружённых людей, силой захватить настоятеля и навсегда закрыть этот храм для верующих, но, в то же время, властям должно быть, действительно, невыгодно прибегать к излишней жестокости и настраивать против себя население, а, исходя из этого, они могут и пойти на какие-то ничтожнейшие уступки, в конце концов, разве не доходно им доить церкви налогами и наживаться на верующих, разве не удовольствие?.. А почему бы не допустить, что этот чиновник приехал сюда с добрыми намерениями, искренне пытаясь выправить ситуацию, что это, действительно, возможно, и тогда храм останется у верующих, и будут литургии, и праздники, и крестные ходы, и освящение жизни... Но как в это верить при этой безбожной власти с её безумным вызовом Богу?!
Матушка ждала его ответа. Горящие глаза и щёки, и дрожащие губы... Измотанная, истерзанная отчаяньем, бессонницей, одиночеством, а теперь и хлипкой надеждой. Жалко смотреть на неё.
Отец Алексий встал перед Афонским образом Божией Матери. Положил, молясь, несколько земных поклонов. Снял с крючка полушубок и шапку на радость запричитавшей матушке, взял рукавицы...
— Меня арестуют, я чувствую это.
Она ничего не слышала, уже, торопясь, отворяла дверь в непроглядную чёрную, секущую снегом ночь...
Войдя в дом, он увидел направленный на него револьвер в руке незнакомого человека с портфелем. Откуда-то вышли двое в военной форме и надели ему наручники. Операция удалась.
Отца Алексия увезут в ирбитскую городскую тюрьму (бедная, бедная матушка!). Арестуют ещё шестнадцать человек: весь церковный совет и самых убеждённых защитников храма из прихожан, а также людей совершенно не причастных к этому делу.
Храм закроют, с богослужениями будет покончено.
На первом же допросе ему было предъявлено обвинение, которого, и при последующих допросах, он не признал, но пытался заверить следователя в своей невиновности, отрицая, что будто бы проповедовал и вёл агитацию против советской власти. А признал за собой лишь то, что, правда, дежурил по ночам в церковной сторожке, уступая настойчивым просьбам своих прихожан.
Кончалась зима. Но допросы не прекращались.
— Как вы можете объяснить такой факт. В помещении церкви вами был повешен церковный календарь на текущий год, снабжённый вашей выпиской из Библии следующего содержания: «Ибо они, получив свободу, презрели Всевышнего, пренебрегли закон Его и оставили пути Его, а ещё и праведных Его попрали и говорили в сердце своем: «Нет Бога», хотя и знали, что они смертны. Как вас ожидает то, о чём сказано прежде, так и их — жажда и мучение, которые приготовлены. Бог не хотел погубить человека, но сами сотворенные обесславили имя Того, Кто сотворил их, и были неблагодарными к Тому, Кто преуготовил им жизнь. Посему суд Мой ныне приближается» и так далее. Кого вы имели в виду? — спросил его следователь.
— Это из книги Ездры. Имеются в виду те, кто отрицает и оскорбляет Бога, кто идёт против Него...
— И кто же это? Конкретней.
— Все богохульники и безбожники.
— Почему бы вам не сказать прямо и быть честным до конца? Вы же подразумевали именно советскую власть, признайтесь...
(Хуже всякой пытки для того, кто ещё не решился на всё).
— Во времена Ездры не было советской власти.
— Какой кульбит! Браво, батюшка.
Отец Алексий изменился в лице, и сказал, чётко выговаривая слова:
— Да. Я адресую это конкретно советской безбожной власти.
Осунувшийся, замкнутый перед сокамерниками, отец Алексий читал и читал Псалтирь... Дни теряли свою реальность...
25 марта 1930 года из отдела ОГПУ вышел окончательный текст обвинительного заключения. Вот его строки: «В начале 1929 года Окружной отдел имел сведения, что кулаки, бывшие каратели и белогвардейцы, являясь членами церковного совета ницинской церкви тихоновского течения, сгруппировались вокруг церковного совета, поставив задачей активную борьбу против советской власти и проводимых ею мероприятий в деревне, как-то: налогообложения, хлебозаготовок, увеличения посевных площадей и особенно против коллективизации сельского хозяйства. Организатором и вдохновителем этой кулацкой группировки явился священник ницинской старотихоновской церкви Кротенков Алексей Петрович, прибывший в Ницинское в марте 1929 года... Имея поддержку в лице кулаков, Кротенков со дня приезда каждое воскресенье начал читать проповеди ярко контрреволюционного содержания, открыто призывая верующих быть преданными православной вере, Церкви Христовой и не вступать в богопротивные колхозы, «где собрались безбожники, богохульники и хулиганы, которые смущают верующих... но истинным верующим не место быть в рядах безбожников...»
Решением Тройки ОГПУ от 11 апреля 1930 года священник Алексий Кротенков был приговорён к расстрелу.
18 апреля приговор приведут в исполнение.
Тело его похоронят в общей безвестной могиле.
