Девочка родилась в Керчи в 1943 году. Отец ее Герасим Федорович Орловский, в мирное время работавший на заводе Войкова, в войну служил на морфлоте, воевал в Латвии, где геройски погиб в 1944 году. Мама Мария Германовна во время оккупации Керчи не побоялась спасти вытолкнутую из гонимой фашистами на смерть толпы еврейскую девочку лет четырех, разыскать ее родственников и передать им ребенка. За это и за то, что она жена фронтовика, по доносу предателя — крымского татарина — молодая женщина с восьмимесячным младенцем на руках была арестована и угнана в Симферополь, в концлагерь «Картофельный городок». Ей приходилось сушить пеленки у себя на груди, отчего молоко исчезло. Даже немец-охранник их пожалел, стал приносить коровье молоко, но мать боялась его брать: вдруг отравленное...
Худо-бедно дожили до весны 1944 года. Когда стали наступать наши, Марии Германовне с Валей удалось бежать из лагеря. В Симферополе она никого не знала, но смогла найти работу на кирпичном заводе, а через какое-то время получить квартирку. Можно долго описывать новые, одно за другим наступавшие на вдову с дочкой мытарства, но в те годы, после такой войны мало кому жилось припеваючи. Перейдем ближе к тому, ради чего пишутся эти строки, — встрече маленькой Вали с самым главным в ее жизни врачом.
Шел декабрь 1949 года. К тому времени Валя уже около двух лет пролежала в больнице. Заболела она после лета, проведенного на детсадовской даче в Евпатории. По возвращении домой у ребенка вдруг начал расти живот. Малышку положили в больницу, долго обследовали, несколько раз собирали консилиум, ставили на табуретку: «Девочка, покажи животик». Ручки-ножки тоненькие, огромный вздутый живот. Выдвигались предположения: водянка, рахит и даже... ложная беременность. Валя так привыкла к уколам, что уже не чувствовала их, но нераспознанная болезнь только прогрессировала. Во время последнего консилиума, в итоге также безрезультатного, она уже не могла стоять не только на табуретке, но и на полу.
— Меня перевели из обычной палаты куда-то вниз — туда и врачи почти не заходили, — вспоминает героиня нашего рассказа. — Доктора, видимо, подготовили маму к тому, что ребенок умрет, взяли расписку, что у нее нет претензий к медикам, и тогда она унесла меня из больницы, потому что самостоятельно ходить я уже не могла. И стала готовиться к тому, что скоро меня потеряет.
— И вот после всего этого мама услышала, что совсем недалеко от дома, где мы жили, живет хирург-архиепископ, который помогает даже самым безнадежным больным, — продолжает Валентина Герасимовна. — Помню, как она понесла меня к нему, поднялась со мной на руках на второй этаж и, пройдя по длинному узкому коридору к дверям, у которых выстроилось много людей, заняла очередь. Помню, как из кабинета, где шел прием, вышла худощавая, в черненьком, женщина, раза два прошла туда-сюда (судя по описанию, скорей всего это была секретарь Владыки Луки Евгения Павловна Лейкфельд — Н.С.). Детей в очереди кроме меня не было, и, думаю, поэтому эта женщина пригласила нас войти прежде, чем подошла наша очередь.
За столом сидел и что-то писал, макая ручку в чернильницу, большой дедушка в очках, в длинном одеянии, в черной шапочке на голове. На столе было разложено много книг, бумаг. Меня же заинтересовало пресс-папье — я подумала, что это кукольные качели-люлька. Дедушка поднял голову, и я смогла рассмотреть его лицо, свежее и румяное. Он выглядел строгим, и в то же время каким-то мяконьким. Руки у него были пухленькие, но старенькие. На нем был большой, как мне показалось, очень тяжелый крест.
Доктор сказал маме, чтобы она подошла и поставила меня на ноги. Мама ответила, что я не могу стоять. Но он повторил два раза: «Ставьте-ставьте». На этот раз мама послушалась. Я стала и, на удивление, простояла все время, пока шел осмотр. А проходил он так. Владыка сказал: «Опусти головку», накрыл меня плотной материей так, что мне ничего не было видно, положил сверху теплую, мягкую, можно даже сказать, воздушную руку и стал спрашивать, как меня зовут, сколько мне лет, где мой папа. Я отвечала: «Валентина. Шесть лет. Папу убили на войне». Он что-то читал шепотом, теперь я понимаю, молился, а когда снял с меня покров, я увидела, что он смотрит мне в глаза, и услышала слова: «Ну что, деточка, будем животик резать, но ты не бойся. — Потом перевел взгляд на маму. — Сколько времени девочка лежала в больнице? Что говорят врачи? Что выписали?» — «Они не знают, что с ней: не могут поставить диагноз», — ответила мама и подала листок, который ей выдали в больнице. Святитель взял его, быстро прочитал и сказал: «Покуда организм у девочки крепкий, будем делать операцию. Она выдержит». Потом долго что-то писал и выдал нам направление на операцию в 1-ю Советскую больницу. Еще один удивительный момент: уходила я от святителя пусть неуверенно, пусть с трудом, но уже своими ногами.
Незадолго до того мама пошила мне и себе одинаковые белые блузочки и черненькие сарафанчики, в них мы пошли фотографировались на память, перед тем как идти на операцию. Может быть, в последний раз...
Здесь пора упомянуть, что святитель Лука диагностировал у Валентины туберкулез тонкого кишечника. В детстве она постоянно ела мел и песок — видно, чего-то не хватало в организме. На пляже в Евпатории, где традиционно лечилось и лечится много больных туберкулезом, в песке оказалась туберкулезная мокрота, девочка ее проглотила, и начало развиваться заболевание, грозившее перейти в смертельное, не пошли Господь на помощь Своего святого врача.
В больнице, куда направил Валю Владыка Лука, маму с дочкой встретили не слишком приветливо. Врач, мужчина лет 35-ти, прочитав врачебное заключение профессора Войно-Ясенецкого, долго смотрел на Валю, как бы оценивая ее внешний вид «узника Бухенвальда», после чего заявил, что детского отделения здесь нет, и браться за операцию он не будет: «Кто вас направлял, тот пусть и оперирует. Мне лишнего покойника не надо». Но в том-то и дело, что сам Святитель операций тогда уже не делал, так как плохо видел, и отправил больную девочку в областную, самую оснащенную в те годы в Крыму больницу, зная, что работающие там его коллеги в силах ее спасти.
Недовольство недовольством, но Валю отвели в палату, где все, кроме нее, были взрослые. Оставив ее там, мать побежала к Владыке Луке с вестью, что ее девочку отказываются оперировать. «Что, не верят в ребенка?» — заключил он, но не отступился, а написал записку, в которой назначил число и час операции, на которой будет присутствовать сам и консультировать хирурга.
«Под его время подстраивались, а не он под их», — объясняла потом Валентине мама. И не выполнить указания выдающегося ученого хирурга, лауреата Сталинской премии первой степени, у его коллег, видимо, просто не хватило духа.
Утро перед операцией 17 декабря, казалось, вот-вот переполнит чашу терпения долгих страданий шестилетней Вали. Накануне вечером ей вычистили кишечник. Из тумбочек ее и всех соседок по палате убрали все съедобное. Утром девочка почувствовала нестерпимый голод, сильно плакала и просила есть. Ходячие больные ушли из палаты, лежачие закрылись подушками, чтобы не слышать детских рыданий. Когда пришла медсестра, Валя стала ее спрашивать: «Где мое кушанье, где мои мандаринки?» — «Собачка прибежала и все скушала». — «Как же собачка могла пробраться на второй этаж и найти мое кушанье? И у соседей все съесть?..»
Валя поняла, что ее обманывают, вышла в общий коридор в одной рубашке, села на корточки и, вытянув ручку, умоляла: «Тетечки, дайте хоть кусочек черного хлебушка».
Душераздирающая сцена прекратилась часов в 10–11, когда девочку повели в большую светлую комнату-операционную, где стояло несколько столов, на которых кто-то лежал. Уложив Валю на один из них, медсестра отвернула ее голову и прижала к своему животу, чтобы дитя не увидело еще и чужих страданий. Так, ничего не видя, она услышала: «Приехал!», и ей сразу стало ясно, кто приехал. За дверью операционной забегал медперсонал: оказалось, что в больнице нет для Владыки подходящего по росту халата. Оторвали кусок от простыни и стали быстро подшивать к подолу.
Святитель вошел в операционную в этом надставленном белом халате, накинутом поверх рясы, с запомнившимся Вале по их первой встрече большим крестом на груди. Следом за ним шла целая свита врачей постарше, а двое молодых вели его под руки. Подведя профессора к столу, где лежала Валя, эти двое попросили разрешения держать ее ручки во время операции.
После того как лицо девочки накрыли бордового цвета марлечкой с наркозом, Святитель склонился над ней и начал задавать вопросы: «Как тебя зовут? Сколько тебе лет?» и т.д.
— Вы же знаете, — удивленно ответила она, но он продолжал расспрашивать, а ей очень захотелось спать, и она уснула.
Очнулась Валя уже в палате. У кровати сидела мама и держала в руках замечательную дорогую куклу с закрывающимися глазами. Мария Германовна купила ее на последние деньги, выразив таким образом свое ничем не измеримое счастье оттого, что дочь спасена. Девочка потянулась за куклой, но не удержала ее в слабых руках и уронила. Глазки куклы провалились.
Это горе оказалось поправимым — в магазине маме обменяли куклу на новую. Здесь бы и поставить точку в нашем повествовании: тучи рассеялись, беды ушли. Но Валю с мамой ждало еще одно серьезное испытание, преодолеть которое было бы невозможно без помощи святителя Луки.
Всем, кто когда-нибудь перелистывал страницы земного жития святителя Крымского Луки, известно, что он, профессор медицины В.Ф. Войно-Ясенецкий, никогда не полагался только лишь на свои глубокие познания, на свой обширный и богатейший хирургический опыт. Он всегда просил помощи у Господа, молясь о каждом своем больном перед каждой предстоящей операцией. И операция, которую благословил сделать шестилетней Вале, за исход которой взял на себя ответственность и руководил, находясь рядом с хирургом, сам Владыка Лука, прошла успешно. Кто бы усомнился, подумаем мы, но, увы, этот вопрос не окажется риторическим. Нашелся-таки — усомнившийся.
Было ли это изощренное, замешанное на гордыне и зависти стремление доказать, что старенький профессор-архиепископ нам не указ, или тупое упрямство (доктор сказал: «В морг» — значит, в морг)? Скорее всего, и то и другое вместе, но...
Убедившись, что все исполнено как надо, Святитель уехал. Хирургу оставалось только наложить швы. И уж он их наложил по собственному произволению — как патологоанатом на покойника. (Это отнюдь не преувеличение. Большой уродливый шрам на месте разреза всю последующую жизнь не дает Валентине Герасимовне забыть, как пытался доказать на ее детском тельце свою правоту тот самонадеянный доктор).
После выписки Вали домой и снятия швов через какое-то время из-под грубо зашитого разреза стал, не переставая, сочиться гной, и в конце концов образовался свищ. Шел месяц за месяцем. Наступили теплые дни. Ни лечебные препараты, ни кварцевое облучение не действовали: свищ не затягивался.
Мария Германовна поняла, что, как и в прошлый раз, если ее исстрадавшейся дитятке не поможет врач-архиепископ Лука, то не поможет больше никто...
Ему не надо было объяснять причину послеоперационного осложнения.
— Что, не надеялись, что девочка будет жить? — только и произнес с горечью настоящий доктор, осмотрев маленькую больную, и рассказал матери, что надо делать.
По его предписанию Мария Германовна стала каждый день на восходе солнца выносить дочку во двор. Укладывала на топчан, открывая место, где образовался свищ, чтобы ультрафиолетовые лучи его прогревали, а все вокруг него прикрывая. Первая такая процедура длилась одну минуту, на второе утро — две, и так, прибавляясь по минуте, время достигло часа, после чего пошел обратный отсчет.
— Как я изнемогала за этот час, — вспоминает Валентина Герасимовна, — но приходилось терпеть: мама неукоснительно исполняла указания Владыки.
Ранка зарубцевалась, все полностью прошло.
И это урок не только врачу, до конца не исполнившему свой профессиональный долг, но и нам, каждому себе на уме. Бог и святые Его избранники поругаемы не бывают...
Следующей осенью Валя поступила в школу. Они с мамой жили неподалеку от дома святителя Луки, а школа и вовсе оказалась рядом со Свято-Троицким кафедральным собором, где он служил. И выпадали такие счастливые минуты, когда выйдя на переменку, она видела со школьного двора: приехал ее исцелитель. Вот ему помогают выйти из машины, ведут по выстеленной дорожке к церкви. И она бежала со всех ног, чтобы поцеловать его добрую, теплую, благословляющую руку.
— Вы, еще ребенок, испытывали такое сильное чувство благодарности к Владыке Луке? –спрашиваю я.
— Слова «благодарность» мало, — Валентина Герасимовна даже встает со стула, на котором сидела, рассказывая свою историю. — Это спаситель мой! Я всегда это знала. Два раза мама к нему обратилась, и он не отказал, но все сделал, чтобы я осталась жива.
Похороны святителя Луки. Симферополь, 1961 год
Валентине было семнадцать, когда окончился земной путь незабвенного ее спасителя. Вот как запечатлелся в ее памяти день погребения святителя Луки:
— Народу собралась тьма тьмущая. Очень много было духовенства — и нашего, и из дальних стран. Долго шли до кладбища, понятно, что я не в первых рядах. Когда стали опускать гроб в могилу, я, росточка небольшого, худенькая, юркая, пролезла сквозь всех, кто ближе стоял, и успела земельку бросить на крышку гроба, чтобы была ему пухом...
Жизнь у Валентины Герасимовны Орловской, по мужу Колесниченко, сложилась. Жила — не тужила в ставшем родным Симферополе, работала на предприятиях пищевой промышленности. Вышла замуж за хорошего человека, родила двух дочерей. Муж дал ей возможность оставить работу, чтобы воспитать детей. Сейчас у нее еще и трое внуков.
Дорогих ее мамы и мужа Бориса уже нет в живых. Царствие им небесное. А героине нашего повествования, всем ее близким и двум соседкам-тезкам — доброму врачу Неонилле Павловне Шелег и Неонилле Александровне Тихоновой, которые первыми услышали эту удивительную историю и способствовали тому, чтобы Валентина Герасимовна рассказала ее нам, — доброго здравия на многая и благая лета.
Наталья Сагань
31 августа 2015 года
pravoslavie.ru
